Каминский Евгений. Поросенок, петушок и весь этот ужас 16+

Журнальный гид

Каминский Евгений Юрьевич -поэт, прозаик, переводчик. Родился в 1957 году. Автор нескольких поэтических сборников и книг прозы. Лауреат премии Гоголя (2007)   и множества литературных конкурсов. Живёт в Санкт-Петербурге.

Каминский Евгений. Поросенок, петушок и весь этот ужас : Повесть / Евгений Каминский // Дружба народов. – 2024. - № 9. – С. 6 – 38.

Евгений Каминский очень закрытый человек, избегающий общества, известен более как поэт. А, между тем, его проза проникнута тонким юмором, и очень интеллектуальна. Пожилая женщина Анна Иоанновна после воцерковления пересматривает свою жизнь и начинает по другому относиться к людям и к домашним животным. Идиллия прерывается, так как ей приходится на время уехать на помощь к дочери в столицу. Животных она оставляет соседу, не подозревая, какие неприятности ждут ее по возвращении.

Предлагаем вашему вниманию отрывок из повести:

Анна Иоанновна впервые за два месяца проснулась в своей постели.  Ох и намучилась же она по чужим домам, ох и натерпелась! Ночью на станции —  будь что будет, и денег не жалко, всё равно всех не заработаешь — взяла такси, чтобы не сидеть до первого автобуса в обществе подозрительных личностей, которые если  не беспрестанно кашляли в зале ожидания, то яростно чесались, и от них тянуло  чем-то тошнотворным.

Таксист, выбранный ею из нескольких, трущихся на вокзальной площади, караулящих клиента с ночного поезда — не толстый и не тонкий, не большой и не маленький, с печёной картофелиной вместо лица, с золотыми зубами и ухмылкой ушкуйника, — сделал рожу, когда Анна Иоанновна, поджав губы, скостила треть от запрашиваемой им цены, но согласно мотнул головой, поскольку остальные ушкуйники, столь же золотозубые и сплошь с картофельными физиономиями, могли и за такую плёвую сумму перехватить у него бабу-клиента. Лениво махнув Анне Иоанновне на заднее сиденье, он запустил двигатель и, проревев всю округу дырявым глушителем, повёз к дому. А по дороге не убил её и даже не ограбил.

Слава Богу за всё!

Почему, собственно, Анна Иоанновна, а не просто Анна Иванна? Что это за фокусы от одинокой простой женщины?!

Ну да, была такая Анна Иоанновна, российская императрица, в восемнадцатом веке, черноволосая, в теле, немного на рыбу похожая, если, конечно, верить кисти Луи Каравака. Жила какое-то время (считаные денёчки!), семнадцатилетняя, со своим владетельным супругом, герцогом Курляндии и Семигалии, Фридрихом Вильгельмом в качестве вашего высочества покорнейшей услужницы. Однако герцог дал дуба  с похмелья на пути в Курляндию. Накануне курляндский Фридрих соревновался  с русским Петром Первым в искусстве пития. Мол, кто тут на самом деле первый.  Но что русскому хорошо, то немцу смерть, и против этого не попрёшь…

Но где русская императрица, а где Аня, в девичестве Коровкина?!

Нет, императрица тут ни при чём. Просто Анна Иоанновна как однажды воцерковилась, так и стала, опустив глаза, требовать от окружающих впредь звать её только по-христиански — Анна Иоанновна. К тому же очень ей нравился апостол любви Иоанн Богослов на иконах; вроде бы и в летах, а ещё не старый и какой-то нежный. Эх, если б только жила она в те времена, что и апостол, и была иудейкой, то непременно посвятила бы свою жизнь этому Иоанну: стирала бы ему, шила и штопала, готовила и прибиралась в келье. А если б, скажем, была самаритянкой, то и тогда посвятила бы ему жизнь, хоть и не без трудностей в силу ограничений, чинимых ревностными иудеями. Не очень-то иудеи жаловали самаритян, хотя, конечно, так просто, за здорово живёшь, камнями никого из них не побивали. Только за дело, чтобы впредь неповадно было.

Все эти новые для себя мысли Анна Иоанновна вынесла из чтения Священного Писания и проповедей молоденького отца Виталия.

Наконец-то всё в жизни Анны Иоанновны было так, как она привыкла.  Во-первых, она вновь находилась в своей комнате с низким потолком и упорно лезущим из всех щелей запахом прошлого счастья, с массивным, как сторожевая башня, шкафом, когда-то при перестановке застрявшем в одном из углов комнаты да с тех пор так и стоящим там насмерть, с дубовым столом, пропитанным пролитыми борщами, тремя венскими стульями с манерно изогнутыми ножками, диссонировавшими со строгой обстановкой христианского жилища, но так уж  пожелала сама Анна Иоанновна: их изящное кокетство было необходимо этому дому, чтобы тот не походил на казарму. Здесь всё-таки жила женщина со вкусом, а не какой-то старший прапорщик. Во-вторых, всё тот же лунный свет лился в комнату из мутноватого окна. В-третьих, те же звуки, бог весть каким тварям принадлежащие, прокрадывались в дом со двора, наполняя сердце Анны Иоанновны трепетом и надеждой на то, что жизнь, может, уже сегодня навсегда изменится к лучшему.

Но чего-то Анне Иоанновне не хватало сейчас. Чего-то существенного, давно укоренившегося. Анна Иоанновна пошмыгала носом, поморгала, стряхивая слёзы с ресниц и вспоминая, что было вчера и что должно быть сегодня, и наконец поняла: не хватает забот по хозяйству, о которых она думала последнее время и к которым, как ни странно, ехала в поезде ночь, день и ещё часть ночи, торопя время и наполняясь предвкушением. Поняла и испугалась, что своим, по сути, преступным бездействием может загубить невинные души. Однако тут же успокоилась, поскольку вспомнила: эти души сейчас под присмотром соседей.

Хотя какие могут быть души у домашней птицы и поросёнка?!

На том, что у животных нет души, настаивал отец Виталий, молодой человек из Москвы, богатырь, красавец и умник.

Да как же нет души, как же нет, когда всякая тварь, и особенно поросёнок, смотрит на тебя порой так разумно, что плакать хочется?!

Тут отец Виталий, конечно же, важничал, говоря по-городскому, богословствовал, полагая, что паству следует подучить уму-разуму. Мол, иначе кто таких дураков после их кончины возьмёт в Царствие Небесное на веки вечные, пусть даже все эти люди — сплошь святой жизни?! С ними же стыда там не оберёшься!

С головы до пят городской, образованный, с хорошенькой матушкой, на шее у которой под шёлковым платочком Анна Иоанновна как-то разглядела ящерку — невинную наколку, которую матушка, видимо, по просьбе своего дражайшего супруга прятала от прихожан, боясь их осуждения, он, разумеется, ошибался насчёт животных.

Особенно насчёт свиней.

«Не знает он нашей христианской жизни и наших забот не ведает! — оправдывала непримиримую твёрдость своей позиции Анна Иоанновна. — Есть душа у всякой твари Божьей. И у свиньи есть, и у петушка есть. Как же не быть?! Не может не быть. Просто душа животного не той породы и немного меньше человеческой…»

Ещё в конце июля Анна Иоанновна вместе с поросёнком копала раннюю картошку у себя в огороде. Анна Иоанновна лопатой, а поросёнок пятачком и копытцами. Такой труженик оказался! И ведь поровну накопали — по два ведра каждый. Розовый и упругий — Анна Иоанновна всегда уточняла: «ухоженный» — поросёнок, похрюкивая, выталкивал из земли спелые клубни и подкатывал их пятачком к общей куче. При этом поглядывал на Анну Иоанновну: вот, мол, какой у тебя работник! И та нарадоваться не могла на своего работника. Потом поросёнок веселил Анну Иоанновну уже в доме: прытко разгонялся в коридорчике и влетал в комнату, скользя на своих копытцах, как на коньках, и молодцевато глядя на Анну Иоанновну, мол, как тебе, Анна Иоанновна, такой номер? И та, растроганная, сгребала поросёнка в охапку, прижимала его, визжащего от радости, к своей обширной груди и плакала, благодарная Богу за то, что Тот послал ей сего утешителя.

Однако именно в те дни душевной радости и умиления жизнь и судьба выдвинули Анне Иоанновне ультиматум и поставили перед выбором, как поступить с живностью: продать на мясо или же отдать на сохранение, поскольку самой Анне Иоанновне надо было срочно ехать на окраину Москвы на выручку дочери, где та уже несколько месяцев мыкалась по съёмным квартирам в попытках зацепиться за цивилизацию.  И, используя для этого своё молодое крепкое тело, доиспользовалась.

Теперь беременная дочь лежала в больнице с переломами лучевых костей, кусала локти и сигнализировала матери о катастрофе. Анна Иоанновна, собираясь к дочери, не представляла, сколько пробудет на окраине Москвы — может, месяц, а может, год. Если месяц, то живность стоит сдать под чей-то присмотр.

А если год или больше?

Решение пришло к ней вместе с соседом Виктором, явившимся купить  у Анны Иоанновны по скромной деревенской цене куриных яиц в дополнение к тем, что уже прикупил у владельцев ближайших хозяйств для продажи в областном центре по уже вполне городским ценам. И Анна Иоанновна вместе с яйцами передала соседу на постой всю свою живность с заверениями забрать её назад, если только вернётся от дочери в обозримом будущем. Ну, а если обстоятельства не позволят, то тогда, конечно…