Ермаков О. По дороге в Вержавск 16+

Журнальный гид

Ермаков Олег Николаевич родился в 1961 году в Смоленске.. Прозаик. Автор книг «Знак зверя» (Смоленск, 1994), «Арифметика войны» (М., 2012), «Иван-чай-сутра» (М., 2013), «С той стороны дерева» (М., 2015), «Вокруг света» (М., 2016), «Песнь тунгуса» (М., 2017), «Заброшенный сад» (М., 2018) и других. Лауреат премии имени Ю. Казакова (2009), премии «Ясная Поляна» (2017), премии А. Твардовского (2018) и других. Роман из цикла «ЛЕС ТРЕХ РЕК».

Ермаков О. По дороге в Вержавск: Главы романа / О.Ермаков // Новый мир. – 2021. - № 7/8.

Проза Олега Ермакова вызывает или резкое непринятие, или хвалебные отзывы. Пишет он в стиле славянских летописей, поэтому язык для непосвященных трудноват для восприятия. Но, если вчитаться, то откроется мир начала 1920х годов, с его настроением, особенностями. Дело происходит в небольшом селе, вовсю идет коллективизация, раскулачивают уже всех подряд, выполняя план правительства. Подростки Сеня, Илья и Аня, мечтающие о путешествиях, оказываются в самом центре неприятных событий.

Предлагаем вашему вниманию отрывок из романа:

Все началось с рассказа шкраба, то бишь школьного работника, учителя Евграфа Васильевича Изуметнова об исчезнувшем древнем городе Вержавске.

В давние времена в смоленском княжестве это был второй град после Смоленска — Вержавск. И земли вокруг него именовались Вержавляне Великие. Самую большую подать платили жители этих Вержавлян Великих — тысячу гривен серебра. Много это или мало? Корова стоила полгривны. Кобыла — гривну. «Значит?» — вопрошал этот тощий Евграф Васильевич с всклокоченными вихрами и расплеснувшимися по лицу в веснушках синими глазами, которые будто не умещались под круглыми стеклами очков с железными дужками. «Тыща кобыл!» — кричали поселковые умники. «А коров?» — «Две тыщи!» И тут начался шум-гам: это ж скоко свиней, овец, велосипедов, а то и мотоциклетов?! И даже не одна полуторка, и того и гляди, самолет?! Или даже два, три самолета?!!

Величие Вержавлян мгновенно было возведено в высшую степень несомненности. Глаза у ребят касплянской школы так и сияли. Полыхали они и у товарища учителя, который и сам в тот момент был похож на странного мальчишку-переростка в выцветшей красной косоворотке, армейских галифе, заправленных в сношенные, растрескавшиеся облезлые юфтевые сапоги. Его редкие усы топорщились, будто сотворены были из железной проволоки.

«Эти Вержавляне Великие сами были как княжество, — говорил он. — Девять погостов, входивших в волость, были раскиданы по рекам: Гобзе, Каспле, Западной Двине, Ельше, Меже». И он тут же объяснял кому-то, воскликнувшему о кладбищах, что погосты — не кладбища, а центры, объединявшие несколько сел, деревень. «И каждый погост Вержавлян Великих платил князю Ростиславу в Смоленск, — продолжал он, — по сто гривен...» Тут же ему заметили, что получается тогда не тысяча, а девятьсот гривен, — ведь погостов-то было девять? «А Вержавск вы забыли?» — вопросил Евграф Васильевич. «А сколь платила Каспля?» — «Тоже сто». — «Сто кобыл?» — «Да». — «Двести коров?» — «Именно». — «Много... Но Каспля городом не состояла?» — «Нет. Городом наше село пробыло только два года по указу Екатерины Великой». — «Эх-ма! Чиво ж она так-то? Екатеринка-то?.. Были б мы теперь все хо-ро-жа-а-не». — «Все из-за происков фаворита царицы, Потемкина. Он же родом из-под Духовщины, — разъяснял Евграф Васильевич. — И упросил отобрать у Каспли статус города, а селу Духовщине отдать. Та так и поступила». — «Дурная баба! И фаворит дурак!» — «Ну, ну, ребята, полегче. Это все ж таки исторические личности, много сделавшие для страны, хотя и царской». — «Но Духовщина — какой город?! Срамота, а не город, все там занюханное, пыльное, куцее, куры и свиньи бродят по улицам! Речонка жидкая, жидовская какая-то, переплюнуть! — кричал, распаляясь, рыжий Михась, бывавший в соседней Духовщине. — А у нас: озеро богатое — раз, — говорил он, загибая грязные от каких-то домашних работ пальцы — может, с картошкой, может, с луком. — Река — из варяг в греки текет, и село высоко стоит, вольно». Евграф Васильевич грозно блестел очками, топорщил рачьи усы, требовал прекратить черносотенные разговоры, не для того били по фронтам беляков с черными помыслами, чтобы теперь походя еврейскую нацию обижать.

И продолжал свой рассказ о Вержавске.

Да, жил-был такой город на реке Гобзе, что означает «богатство». И город, и вся волость горя не мыкали, дань собирали с купцов, что ходили из моря Варяжского, то есть Балтийского, в море Греческое, то есть Черное, или в море Хвалынское, то есть Каспийское. Да и другую дань брали — с дебрей глухих, звериных, пчелиных, птичьих — Оковского леса, который простирался от Каспли и Гобзы до верховьев Волги, Днепра и Западной Двины с юга на север, и от Западной Двины до Вазузы и Вязьмы с запада на восток. Великий был лес. И дары давал изрядные: меха, мед, дубы, мясо. А в реках кишела стерлядь да форель и осетр, уж не говоря о судаке, щуке, соме, леще. «Да ну?! — тут же не поверили почти все мальчишки, бывшие, разумеется, заядлыми рыбаками с пеленок. — Стерлядь? Осетр?!» — «Именно так, товарищи рыбаки. Мне вот этими собственными глазами довелось читать статью „Ихтиофауна верховьев Днепра”, и среди прочих рыб, водящихся в Днепре на территории нашей области, там указаны и эти. И номер журнала „Вестник рыбопромышленности” тот был еще дореволюционный, не помню уже, пятнадцатого или двенадцатого года. Вроде и недавно такое было, а все, повыловили стерлядей. Так вообразите себе, что в реках творилось при князе Ростиславе в двенадцатом веке!»

У всех дух захватило. А учитель не успокаивался, рисовал картины того летописного Оковского невиданного леса, но как будто и виденные им самим: великие ели до неба, сосны как терема солнечные, дубы как вавилонские башни, а из дупел мед струится. Воск-то в цене был, не меньшей меда. Крестившаяся Русь, да и соседние христианские страны в праздники, да и в будни по церквам жгли тыщи свечей. То же и Вержавск. Там были церкви. Город был обнесен дубовыми стенами — не подступишься. А еще и на мореной гряде город стоял, и с одной стороны озеро Поганое, с другой — Ржавец. Невдалеке течет речка Гобза, по ней ладьи ходили до реки Каспли, оттуда — в Западную Двину и дальше в Витебск, Полоцк, а то и в Ригу на Балтике. Торговать туда ходили вержавские купцы. Ну, или в другую сторону — вверх по Каспле до нашего села и дальше волоком — в Днепр и в Смоленск, а то и сразу вниз до матери городов русских — Киева. Могли и по Западной Двине вверх пойти, а там волок на Волгу — и вниз, в Каспийское море, а там хоть и в Персию, за шелками да всякими пряностями и духами.

Строили вержавцы дивные терема, писали иконы, пели былины, разводили лошадей, выращивали сады, били варягов, гоняли литву по лесам, топили поляков и правили сообща, без князя, сами, собирали вече и решали, что да как.

Ребята внимали Евграфу Васильевичу, открыв рты. Умел он рассказывать. А уж про этот древний Вержавск — особенно.

Да, видно, это был славный град. Только как же это Смоленск стал центром области, а не Вержавск? Опять какой-нибудь фаворит помешал? Где он вообще сейчас? Никто о нем ничего не слышал. Евграф Васильевич как будто Америку для них открыл. Ведь речка Гобза не так и далеко от села Каспли...

Тут Евграф Васильевич помрачнел, наэлектризованные его усы поникли слегка. «Города этого уже нет, — сказал он. — Литва да поляки пожгли Вержавск и разорили дотла...» — «Литва!» — тут же закричали ребята с левого берега села, разделенного рекой на две части: правый берег с давних пор именовали литовским, а левый — русским, хотя уже давно на обоих берегах жили просто касплянцы. Ребята с правого берега в ответ только ухмылялись. «Тшш! — воскликнул учитель. — Это же давно случилось. В семнадцатом веке...» — «И город совсем-совсем пропал?» — «Да. Остались валы... Наверное, в земле что-то есть, должно быть. Мечи, черепки, наконечники, а то и клады», — убежденно проговорил Евграф Васильевич. «А вы там были?» Евграф Васильевич ответил не сразу, сдвинул брови и задумался, глядя в одну точку. Потом встряхнулся и ответил, что да, приходилось, когда гонялись за бароном Кышем.

Учитель окончил землемерное училище, но зачитывался книгами по истории и собирался поступать в археологический институт в Смоленске, да был призван в ряды РККА, после ранения демобилизовался и осел в Каспле, свел знакомство с директором школы, который, оценив его познания, и сосватал бывшего землемера на учительскую работу. Так вот ранение он получил как раз на увалах между озерами Ржавец и Поганое, еще не подозревая, что эта гряда и есть детинец древнего города Вержавска. Воспоминание озарило его, когда он знакомился с трудами известного смоленского краеведа и историка, преподававшего в женском епархиальном училище и в свое время обучавшегося у самого Ключевского в Москве, Ивана Ивановича Орловского. Орловский, рассуждая о местонахождении таинственного Вержавска, предположил, что именно там, в поречских — а теперь демидовских — лесах посреди двух озер город и стоял. И тут-то и полыхнуло сознание землемера Евграфа Изуметнова тем роковым выстрелом, разодравшим ему грудь горячим свинцом. Он там умирал, но и выжил.

...Эти подробности смогли узнать ребята, отправившиеся под предводительством землемера в экспедицию к древнему городу Вержавску. Решено было идти историческим водным путем, как чаще всего и ходили в те времена. Спуститься по реке до бывшего Поречья, переименованного в честь погибшего от рук контры жигаловской и кышевской председателя Поречского уездного комитета РКП(б) Демидова, а оттуда уже подниматься вверх по речке Гобзе — прямо к Вержавску, орошенному кровью учителя Евграфа Изуметнова.

Директор школы не знал, как ему относиться к этому предприятию, но, когда к экспедиции присоединились студенты археологи и историки из Смоленского института, дал добро. Правда, позже выяснилось, что студенты отправятся в другое место, а именно на Гнездовские курганы в сосновом бору на Днепре, потому что туда прибывает экспедиция из Москвы. Но все же на третьем этапе к походу касплянских школьников, уже непосредственно на месте предполагаемого расположения древнего города, собирались подключиться археолог с двумя студентами. А из областного отдела по просвещению пришла приветственная телеграмма школьникам и директору школы, в которой сообщалось, что плавание по пути из варяг в греки к древнему городу Вержавску не смогут заменить и тысяча учебных часов по истории и это будет наилучшим образом развивать ребят духовно и физически, а также служить делу воспитания настоящих патриотов молодой Республики. Директор окончательно поверил своему шкрабу Изуметнову и начал всячески ему содействовать. Главным образом ему пришлось употребить свое влияние на родителей.

Но родители многих ребят разругались с Колумбом хреновым в обмотках, сиречь Евграфом Изуметновым, за то, что уводит в жаркую крестьянскую пору помощников; но некоторые ученики ослушались родителей и тайком пришли к отплытию с мешками, в коих была собрана нехитрая снедь: луковицы, сушеная рыба, буханка домашнего хлеба, крупа, соль, вареные яйца; для спанья прихватили кто овчину, кто простую дерюгу, кто войлок, а Сема Игнатов взял пуховое одеяло и маленькую подушку. Не захотел повиноваться деду Дюрге и Арсений. Крут был старик, да и Арсений той же — Жарковской — породы, сбежал, вооружившись рыболовными снастями. Левка Смароков, тот вообще дробовик принес: от медведей обороняться, ну и дичь какую добыть. Евграф Васильевич тут же отправил его домой, сказав, что медведя они и так, стукоткой ложек по мискам отпугнут, а на пропитание будут добывать рыбу. Неожиданно много пришло девочек, но не в экспедицию, а только для проводов, как выяснилось. А в поход отпустили только троих. Их сразу назначили поварихами. Галку Тимашук подвез на пролетке личный водитель отца, районного следователя. Запряжен в пролетку был вороной на загляденье, словно из вороной стали жеребец, с подстриженной гривой. На берегу стоял шум и гам, смеялись провожающие, лаяли собаки. Кто-то полез купаться. Евграф Васильевич в застиранной военной летней рубахе, галифе, в потертой суконной буденовке с отвернутыми ушами, с полевой кожаной сумкой-планшетом на боку, безумно сияя очками в железной оправе, отдавал команды, отгоняя провожающих от лодок, пробуя устроить перекличку, чтобы определить, все ли участники на местах. А этим участникам не терпелось поскорее отчалить и устремиться вперед, в неизвестность, в бесконечную древность, в глубине коей таится град Вержавск с теремами, церквами, персидскими тканями... ну, то есть одно только место града, земля, на коей он стоял, но земля, хранящая дирхемы и серебряные гривны, варяжские мечи и литовские доспехи.

И наконец погрузили походный скарб на четыре лодки, именуемые, разумеется, ладьями, и отчалили там, где просторное озеро Каспля начинает сужаться и превращаться в речку Касплю, огибая древний холм с краснокирпичной Казанской церковью, в тот год еще действующей.

Первая лодка пошла, приминая желтые кувшинки, по этому следу за ней двинулась вторая, за ней и другие. Евграф Васильевич капитаном первой лодки и впередсмотрящим назначил Илью Жемчужного, конечно, кого же еще, своего верного визиря, то бишь комиссара, во всем подражавшего учителю, даже очки носившего точно такие же, круглые, в железной оправе, и планшет собственноручно сшивший из голенищ старых сапог, правда, кирзовых, а не кожаных, ну да ничего, должна же сумка подчиненного чем-то отличаться от таковой же командирской. Вообще-то фамилия у Ильи была другая — Кузеньков. Но в детстве кто-то сказал ему, что в ракушках — перловицах — есть жемчуг и можно забогатеть. И Кузеньков принялся за дело: чуть свободная минута летом — и он на реке, ныряет до посинения, вылавливает перловицы, похожие на клювы каких-то древних воронов, выбрасывает их на берег, а потом, высунув язык, раскрывает створки, смотрит, ковыряет речную животину, как однажды, застав его за этим занятием, рек дед Пашка. Сеньку Илья тоже вывел на добычу. У них так уж заведено было: на дерюжных крылах летать — вдвоем, что еще делать — тоже вдвоем, иногда с Анькой, если привяжется. Вот и ловцами жемчуга они стали вдвоем. Их одно время так и звали. Сначала думали, они жрут перловиц, их ведь можно варить, потом поджаривать на угольях. Но нет, выследили, что не жрут, а только колупаются, чего-то ищут. Увязалась за ними и Анька. Они ей рассказали, что да как, и у нее жемчуга в глазах засверкали, тоже пошла нырять. Но в перловицах была только противная серебристая слизь, если мясо вычистить, и все. А Илья и говорил, что эта слизь — зарождающиеся жемчуга. Просто им никак не попадутся раковины с уже вызревшим жемчугом. Может, кто-то все время их опережает. И неизвестно, сколько бы это продолжалось, если бы Анька не проболталась своему папаше, сиречь батюшке Роману, про их разыскания. Он рассмеялся и открыл ей истину: перловица не жемчужница. Они похожи, но жемчужницы крупнее и водятся в речках северных. Анька тут же огорошила этим сообщением ребят... И, видно, проболталась своим подружкам. Тут уже все узнали тайну ныряний и сразу прозвали Илью Жемчужным, а Аньку Перловицей. Хотя это и было несправедливо. И Анька обижалась. Ведь скорее ее нужно звать Жемчужной, она же открыла им глаза. Ну а у Сеньки кличка уже и так была.