Торк А. Феликс и Древоед 16+

Журнальный гид

Алексей Торк (наст. имя Алишер Ниязов) родился в 1970 году в Таджикистане, где жил до середины 1990-х. Работал в таджикских СМИ. С 1996 по 1999 год был корреспондентом ИТАР—ТАСС в Кыргызстане. Освещал военные конфликты в Таджикистане и на юге Кыргызстана.Литературным творчеством начал заниматься в 2000 году. Его рассказ «Пенсия» стал первой литературной публикацией, опубликован в журнале «Дружба Народов» №7 за 2006 год. По этому рассказу был поставлен спектакль под названием «Тутиш» во МХАТе (первая премьера 110-го театрального сезона МХАТа на Малой сцене). В 2010 году А.Торк стал лауреатом престижной Русской премии за сборник рассказов «Фархад и Ширин». А.Торку дали первое место в номинации «Малая проза», при этом второго места не присудили никому (дали еще только третье место двум другим прозаикам).

Торк А. Феликс и Древоед : Повесть / А. Торк // Дружба народов. – 2021. - № 9. – С. 76 – 99.

Действие детективной повести происходит во времена античности. Феликс считает себя писателем, но вдохновение приходит все реже, не способствует творчеству и работа домашним учителем. Феликс жестоко предает своего ученика, но возмездие настигает его через несколько лет. Небольшая новая изящная повесть Торка читается легко и с непроходящим интересом.

Предлагаем вашему вниманию отрывок из повести:  

С шипением хлынуло, и, набросив на ходу капюшон, он стал размышлять: поможет ли ему ливень зарезать Древоеда или как-то помешает?.. Дождь усилил полутьму. С востока одна за другой шли тучи, которые окончательно затеняли дорогу, усеянную вдобавок лужами. Первое время он обходил их, но потом подумал, что простудиться не успеет, и зашаркал по воде.

Он сделал положенные сорок шагов к западу, развернулся и пошел обратно. Ветер холодил ему спину. Спускаясь к внутреннему двору, он вспомнил, что,  по примете, закатные тучи на востоке означают, что завтрашний день будет  холодным… — для тех, конечно, у кого есть завтрашний день. Он глянул на Древоеда, который располагался по ту сторону решетчатой ограды внутреннего двора, — полускрытый тьмой и решеткой. Его голова свесилась на грудь, а подтянутые прежде к животу ноги теперь вытянулись и легли на кострище, залитое водой, — он спал. Кажется, спал. Феликс вроде даже разглядел, как вздрагивает во сне его искореженная челюсть.

Феликс отвел глаза. «Через сорок шагов, клянусь!» — подумал он.  Не останавливаясь, вынул фляжку из-за пояса и посмотрел на восток: оттуда наплывала очередная туча с багровыми разрывами в хвосте, — там били неслышные молнии.

«Дождусь ее. Повиснет над нами — тогда и зарежу», — решил. Но, дождавшись, не зарезал, а сделал изрядный глоток вина. От пальцев, сжимающих фляжку, пахло дерьмом. Он опустился на корточки, сунул пальцы в раскисшую от ливня землю. Затем вытер их о носок сапога. Понюхал и чуть слышно ругнулся: теперь они пахли и землей, и дерьмом… «Чем бы отчистить?»

«Попробуй сунуть их в костер, чтобы запузырились. Чтобы покрылись черной коркой, как у тех», — подсказал Феликсу некто мысленный. Феликс в ответ плотно приложился к фляжке.

«Сунь в костер», умник, — передразнил он того, мысленного. — И костра-то нет, потух давно. Не видишь, что ли? Ну и молчи тогда…»

Он спустил фляжку к ногам и уткнулся лицом в ладони. Дождь усилился, надо было подыматься, но, покачиваясь, он стал засыпать на корточках. От пальцев продолжал исходить запах дерьма, но теперь он не беспокоил, и ничто теперь его не беспокоило. Теперь — хорошо…

Во внутреннем дворике слышался плеск шагов Глины — десять до отвесной земляной стены — десять обратно.

«Добросовестный какой, — подумал Феликс с сонной ухмылкой. — Единственный из римского караула, из нас троих. Остальные — кто дрыхнет, кто собирается прирезать Древоеда…»

Он тряхнул головой: «Нельзя спать».

Он искоса глянул на Древоеда, прикидывая расстояние, — десять-пятнадцать шагов. «Я сделаю так, — размышлял он, — поплетусь в его сторону со скорченным, на всякий случай, лицом. Навроде как ищу место, чтобы облегчиться. Затем кинусь на него со спины и ударю три раза подряд — не меньше. Человек до смешного живуч — как справедливо учит эта скотина».

— Это забывают даже опытные бойцы. Поэтому всегда, если есть такая возможность, необходимо наносить три-четыре быстрых удара. Желательно с проворотом, — учил Древоед на последнем занятии. В его шишковатом посеченном кулаке появился нож, обращенный лезвием назад.

— Глядеть — всем, — предупредил Древоед.

И все это штрафное отребье, выстроенное в цепь, ухмыляется, а некоторые, словно бы невзначай, подаются вперед и косятся в сторону Феликса, ибо знают, что будет дальше. Дальше, объявив задачу, Древоед, словно бы забыв о ней, двинется вдоль цепи, задумчивый, расслабленный.

Феликс сопровождает его взглядом, пытаясь угадать мгновение атаки. Но не угадывает, конечно, и никогда не угадывал: молниеносно срываясь с места и делая пару обманных замахов, на которые Феликс, теряя равновесие, всегда покупается, он проскальзывает за спину, хватает его за горло и бьет костяной ручкой ножа — раз-два-три. Феликс, всхрипывая, падает на колени. Почти теряя сознание от боли и нехватки воздуха, он валится в лужу и замирает там, боясь пошевелиться. «Я мертв, мертв! ты убил меня, ты видишь это?» — показывает он Древоеду, и — нож исчезает. Древоед отступает назад и мерным, почти не сбившимся голосом, отдает распоряжения  на завтра.

Феликс тем временем подымается на четвереньки. По строю проносится хохот — Древоед выбирает для уроков участки плаца либо залитые лужами, либо там, где земля усеяна конским дерьмом. Конники тут отрабатывают езду без стремян — для улучшения посадки.

Раз или два в неделю он получает от Древоеда по полной: бьется лбом о плац, катается по нему, получая ушибы и вывихи; он глотает воду из луж, а также смешанную с дерьмом землю, намертво придавленный сверху тушей Древоеда… Потом слушает его наставления.

Когда объявлялось личное время, он шел за вином к Монете в складскую палатку. Добрый Монета плещет ему вина и тут же гонит.

— Иди, иди наружу. Воняешь.

Он послушно выходил из палатки, садился у входа на походные жернова. Водя головой, будто потягиваясь, он тянул вино и рассеянно глядел в серединку неба.

— Странно, что он еще не убил тебя, — сказал однажды Монета. Где-то в середине палатки он перебирал на парусине ячмень, а затем лопатой ссыпал его в мешки. Поэтому его голос звучал отдаленно и глухо.

— Чего странного?

— Сильно хочет.

— Ты заметил? — Феликс пьяно захихикал.

— Иуйё…

— А?

Монета высунулся из палатки с лопатой и сказал:

— И, говорю, убьет… Подвинься-ка, — он постучал лопатой о жернов, стряхивая с нее ячменную шелуху. Феликс подвинулся. И запоздало кивнул: убьет, конечно.  На следующем занятии или через неделю. На плацу при всех или, к примеру, зайдя перед сном в казарму. Сделает пару замечаний звеньевому, оглядит сапоги, выставленные у двухъярусных лежанок, — помыты ли? — проследует в конец казармы, туда, где отдельно от всех лежит Феликс, поморщится, развернется, чтобы проследовать обратно к выходу. И тут бросит: «Аа, да. Забыл». И воткнет свой охотничий нож в середку груди Феликса.

«Глина, прибери тут. Тело, то-сё…» — скажет рассеянно и пойдет к выходу, ощупывая тюфяки — не пора ли перенабить свежим сеном?..

Пару дней назад, прохаживаясь вдоль строя, он рассказывал им о «ярости и скоростной атаке»: — Важно помнить, — негромко произносил он, — что ярость уменьшает мышечную силу. Кураж и безразличие — вот единственные чувства, которые должны владеть вами во время боя, каким бы ни был ваш противник. Каким бы ни был… — он пошевелил пальцами, подбирая слово, а затем, повернувшись, посмотрел на Феликса: — Да, сочинитель?

Его изрубленные губы обнажили беззубый рот, а его глаза, и без того почти не видные из-за ожогов, совсем исчезли, — это означало улыбку. Феликс напряженно смотрел на него — надо было что-то ответить, но он не знал — что. Заметив это, Древоед кивнул успокаивающе, мол, не напрягайся, я так просто спросил. Он вышел на середину плаца, обозначенную сапогами из красной кожи. Это были сапоги Древоеда. Во время занятий он всегда снимал их.

Затем посмотрел на Феликса и демонстративно медленно перебросил нож клинком вперед. Это был жест готовящейся «боевой» атаки, и Феликс внутренне ахнул, ибо хотя и давно ждал этого, но подлинный страх, тот, что лязгает в ушах, когда человек словно бы раздваивается и начинает видеть себя со стороны, впервые — со стороны — пришел только сейчас. Штрафники замолкли, только теперь сообразив, что происходит. Цепь сама собой разомкнулась, и Феликс оказался один на расчищенном для убийства пространстве в двести локтей в длину и столько же, примерно, в ширину. Он метнул взгляд назад. Затем попятился боком, выставив плечо.

Древоед сделал несколько быстрых шагов в его сторону, на мгновение остановился, как бы прицениваясь, и — с чудовищной скоростью рванул на Феликса.

— Дынц! — сладострастно выкрикнул Глина из строя.

Феликс заранее рухнул в лужу, зажмурил глаза; вдохнул, сколько можно, воздуху.

«Вот. Сейчас, — мелькало у него в голове. Лицо обожгло, и он закричал, ничего не стесняясь, — криком тоски и жалости к самому себе. Впрочем, уже в следующее мгновение он сообразил, что его обожгло не клинком, а чем-то… вроде пощечины. «Хотя, — подумал он, — кто знает, может, смерть и ощущается вначале вот так: как бы пощечиной?» Не открывая глаз, он прислушивался к себе, к своему дыханию:  «Я думаю? я дышу?» Промежность заныла от холода.

«Это лужа, я лежу в ней. А покойники не чувствуют холода луж», — он открыл глаза. Древоед нависал над ним. Увидев, что Феликс открыл глаза, он сделал жест ладонью, мол, подымайся. Тот продолжал лежать. Внутренней стороной стопы Древоед пнул по луже — Феликса обдало грязной водой.