Щукина О. Путем сорной травы 16+

Журнальный гид

Ольга Васильевна Щукина родилась в Ленинграде в 1948 году. Окончила Ленинградский санитарно-гигиенический институт им. Мечникова, работала врачом в больнице им. Софьи Перовской. По окончании ординатуры Института им. Бехтерева заведовала отделением психиатрической больницы  № 6 Санкт – Петербурга. Живет в Санкт – Петербурге.

Щукина О. Путем сорной травы : Повесть / О.Щукина // Нева. – 2021. - № 12. – С. 157 – 183.

Ольга  была «подкидышем», и ей пришлось много раз переходить из одного детского дома в другой, а потом и менять места учебы. Возможно, виновата «охота к перемене мест», или «ветер в голове». А, скорее всего, непростой характер девочки, проявившийся с рождения. «С упорством сорной травы я тянулась к свету. И вот что получилось…» Несмотря на все трудности, писательница и по сей день считает свое детство счастливым, а судьбу состоявшейся. Жизнь Ольги была непростой, но интересной, прекрасно написанная  автобиографичная повесть читается легко.

Предлагаем вашему вниманию отрывок из повести:

Но почему же я без ненависти и обиды вспоминаю ее.? Наверно, она преподала нам первые уроки страдания, но ведь и мы отнюдь не были ангелами. Это были только первые уроки страдания, а сколько их еще будет впереди! Теперь этот феномен кажет­ся, называется «стокгольмский синдром», когда жертва сочувствует своему мучите­лю. И все же я без обиды вспоминаю Адель Александровну. А ее незатейливая песенка «К нам гости пришли, дорогие пришли...» никогда не изгладится из моей памяти. Да­же на смертном одре. Прощай, незабвенная Адель!

Вспоминается сильнейший ливень. И мы, как очумелые, поскидывали свои одеж­ды и носимся под дождем. Почему-то никого из воспитателей нет. Я сижу под водо­сточной трубой, из которой хлещет вода. Осталось ощущение веселой, бесшабашной радости бытия. Таких дней было немало. Но память фрагментарна. Она выхватыва­ет из прошлого только наиболее значимые события. И уж если они запали в душу, то сколько бы ты ни жил, они, эти события, никакой силой не могут быть исторгнуты из памяти.

Но вот пришло время нашему переходу из дошкольного детского дома в школь­ный. Этим летом нас привезли на дачу в Вырицу, куда на летнее время выезжал дет­ский дом № 65, что находился на улице Чайковского в Ленинграде. Как только автобус остановился, нас, малышей, окружили старшие ребята. Они стали выбирать понра­вившихся мальчиков и девочек для «шефства». Я же не досталась никому. Что-то бы­ло в моей внешности и в том, как я себя держала, что никто не захотел взять опеку на­до мной. Испытывала ли я обиду.? Нет, пожалуй. Или нет, немножко. Но только с этих самых пор я и стала слышать «другой барабан», то есть внутри себя я все вре.мя ощу­щала какую-то особость. Можно ли это назвать жестким стержнем или гордыней, не знаю. Но как-то так получалось, что с младых ногтей, живя в коллективе, я всегда оставалась одиночкой. Завидовала ли я этим другим детям, которых сейчас опекали, угощали? Они сейчас разбрелись по огромной территории теперь и нашего лагеря. Первое, что бросалось в глаза, это бывшая старинная конюшня, которая почему-то называлась немецкой. Но большую часть этого строения занимало огромное помеще­ние. По-видимому, там раньше были стойла для лошадей. А сейчас стояли длинные дощатые столы, которые занимали все пространство этой «конюшни». Это помещение было одновременно и кухней, и столовой. В обеденное время там всегда было шум­но: сновали дежурные в белых передниках, разнося еду. В то первое для нас лето ка­ждая группа жила в отдельном деревянном доме. А на следующее лето нас объединили в каменном двухэтажном доме, где на первом этаже жили мальчики, а на втором де­вочки. Случай, о котором я хочу рассказать сейчас, рождает во мне двойственное от­ношение. С одной стороны, он таинственный, почти фантастический, а с другой — а не разыграла ли нас всех в то утро девочка по имени Вера Журавлева. Итак, в то лето замок во входной двери был сломан. И на ночь к ней просто придвигали скамейку. Наша спальня находилась как раз напротив входной двери. Причем так называемых «писунов» обычно укладывали у самой двери, чтобы ночью няне было удобно будить их на горшок. А Вера как раз спала у самой двери. В то утро в спальне царили, как всегда, гомон и суета. Девочки занимались обычными утренними делами: заправляли постели, что-то громко обсуждали. В суматохе утреннего пробуждения вижу остол­беневшую с широко открытыми, полными слез глазами Веру. В ее руках три рубля — деньги, совершенно немыслимые в наших условиях. И вот она дрожащим от смятения голосом рассказывает невероятную историю. Ночью в кромешной тьме она открыла глаза в тот момент, когда в спальню, тихонько отворив дверь, вошел мужчина. Он селу нее в ногах и молча уставился на нее. Она не смела ни пошевелиться, ни закричать. Как долго это продолжалось, она не знает. Но вот он опустил руку в карман, что-то достал оттуда и это «что-то» положил в ее пододеяльник. Потом так же бесшумно вышел, затворив за собой дверь. А утром, вспомнив о ночном видении, она сунула ру­ку в пододеяльник и достала вот эту трешку. Эта история мгновенно всколыхнула весь дом. Высказывалось много вариантов, один невероятнее другого. Самая неверо­ятная та, что приходил отец Веры, у которой родителей в помине не было, и оставил «подарок». Нам сообщили, что милиция организовала поиски ночного посетителя. Но его и след простыл! А мы, пошумев, посудачив на все лады, эту историю вскоре за­были. Но я-то ее помню до сих пор и знаю, что даже матери, оставившие своих детей, по ночам не ищут их. А уж отцы и подавно!..

Помню, как в то время кто-то принес нам танец чарльстон, и мы подолгу с увле­чением его разучивали, разбрасывая ноги в разные стороны. После дневных обя­зательных трудов мы играли в ныне забытую игру городки. А вечерами в «конюш­не» заводили радиолу, под которую танцевали «рио-риту» и другие фокстроты, также забытые теперь.

День обычно начинался с горна — разносилась песня: «Вставай, вставай! Порточ­ки надевай, трусики натягивай, песенку затягивай!» До завтрака поднимался лагер­ный флаг. Мы все стояли, как на плацу. А с трибуны нам рассказывали, чем будет за­ниматься каждая группа. В каждой группе назначались дежурные по кухне, в обязан­ности которых входили чистка овощей, мытье посуды. Днем дети занимались уборкой огромной нашей территории, ходили в лес по ягоды. Огромной удачей было, если в этот день нам разрешали купаться в нашей купальне. В ней я, еще не умея плавать, делала вид, что свободно плаваю, держась за дно одной ногой, а другой, дрыгая, раз­брызгивала воду. Этот трюк сыграл со мною однажды злую шутку. Был поход, в ко­торый обычно брали ребят, умеющих плавать. Я попала в их число. И вот на привале наш воспитатель разрешил нам купаться в незнакомой прежде реке. Я, как заправ­ская купальщица, поплыла, держась по обычаю ногой за дно. И вдруг эта нога прова­лилась в яму, я начала тонуть, в страхе начала кричать. Я видела оцепеневшего воспи­тателя, он стоял с открытым ртом, из его рук выпал башмак, который он намеревался перед тем надеть. Выбора не было. И я научилась плавать. К берегу я плыла сама, оша­левшая от счастья плыть самой «без костылей», не имитируя это умение, и жить, жить...

Я быстро привыкла к новым условиям. Вырица была благословенным местом! Все лето мы бегали босиком. Ноги и руки были в вечных цыпках. А одевались мы в ко­роткие трусы и бледно-голубые рубашки, которые почему-то назывались «бобочки». Позднее, когда я стала пионеркой, наш наряд дополнял пионерский галстук. И вот в таком виде мы ходили в местную церковь. Старушки цыкали на нас, гнали прочь. Мы же, как правоверные ленинцы, вели себя непотребно: смеялись, громко разгова­ривали. Ведь нас воспитывали в антирелигиозных традициях. В свободное от хозяй­ственных работ время мы собирались на стадионе. Мальчишки играли в футбол, а мы пели или водили хороводы. Один из них мне памятен и сейчас. Все становились в круг и начинали движение по кругу. При этом хором пели: «Там за лесом, там за перева­лом, там цыгане весело гуляли...» Потом в круг выходил «цыган», и продолжалась песня: «Один цыган не хотел гуляти... Он цыганку себе выбирает». «Цыган» ходит внутри круга и высматривает себе «цыганку» Он уговаривает ее «стать его женою». А она почему-то не хочет. Чем уж закончилась эта, кажется, трагическая история — не помню. Знаю только, что никто нас к такому времяпровождению не понуждал, ини­циатива всегда рождалась внутри нас. Играли также в «штандор», когда кто-то под­брасывал вверх мяч, выкрикивая чье-нибудь имя. А тот должен быть поймать мяч.