Словцов А. Сюжет и фабула не совпадают 16+

Журнальный гид

Анатолий Словцов родился в Вологде в 1992 г. Живет там же, работает менеджером по продажам. Входил в лонг-лист открытого Международного литературного Волошинского конкурса (2016), в шорт-лист Литературного конкурса имени В.П. Астафьева (2017). Участник XVI, XIX, XX и XXI Форумов молодых писателей России, стран СНГ и зарубежья. Публиковался в сборнике ФСЭИП «Новые писатели» (2020 г.).

Анатолий Словцов малоизвестен широкому кругу читателей. Публикуется он время от времени, книги не выпускает, амбициями не блещет. А, между тем, его проза удивительна и человечна. Проза Словцова  иронична, остроумна и лирична одновременно. Очень жаль, что премия «Лицей» не отметила писателя в 2022 году.

Словцов А. Сюжет и фабула не совпадают : Повесть // Дружба народов. – 2022. - № 11. – С. 22 – 112.

Новая повесть о буднях молодого учителя, которому профессию пришлось осваивать с нуля,- не получилось устроиться еще куда-то. Школа обычная, дети и родители со своими характерами и претензиями, но до чего захватывающе написано! Повесть будет интересна большому кругу читателей.

Предлагаем вашему вниманию отрывок из повести:

Она есть в каждом районе. Типовая. Панельная. Иногда - кирпичная. С липовой аллеей и спортивной площадкой. С галереей никому не нужных медалей и кубков.  С портретами давно забытых чемпионов. Я сам такую закончил, а сейчас шёл устраиваться в такую на работу. 

У дверей таилась вахтёрша, типовая, как сама школа. Причёска - «престарелая Мальвина». Бульдожьи брыли. Гирьки кулачков. Подобных женщин я отношу к типу «цербер». По обострённому чувству порядка они намного превосходят армейских старшин и уступают только патологоанатомам. Профессии выбирают с красивыми иноязычными названиями и почему-то строго на «к»: консьержки, кастелянши, комендантши. 

— Куда?!

— На собеседование.

— Рабочие не требуются, — отрезала цербер.

— Могу охранником. У меня чёрный пояс по разгадыванию кроссвордов.

Вахтёрша открыла рот. Закрыла. Снова открыла. Зашарила по столу. Я напрягся. Что там у неё? От неминуемой расправы спасла воздушная дама. Выпорхнула из-за спины цербера и приветственно протянула руку.

— Анжела Алексеевна. Руководитель методического объединения филологов.  А вы, я так полагаю, Иван?

— Правильно полагаете.

— Идёмте. 

Вахтёрша метнула вдогонку взгляд, где мешались ненависть и облегчение: как ни крути, на её место я не посягал. 

— Школа большая. Сотрудников много, — щебетала Анжела, ведя коридорами, длинными и тёмными, как фабричные трубы. — С Ириной Палной, хранительницей нашего покоя, вы уже знакомы. Мимо неё мышь не проскочит. Между нами… — старшая над филологами понизила голос: — За глаза мы зовём её фюрером — Ирина Пална двадцать лет заведовала столовой.

Я хмыкнул.

Мы добрались до клетушки, которая, видимо, полагалась Анжеле как руководителю МО. Шкафы и подоконники были завалены разноцветными папками. Пунцовый классный журнал на столе соседствовал с томиком Цветаевой. «Господа Головлёвы» — с каталогом Avon. Солидную часть стены занимал красный угол: грамоты, дипломы, благодарности. «Награждается Паюсова Анжела Алексеевна…» «Любимой учительнице от 11-го “А”…» Посреди иконостаса — сочное профессиональное фото: Анжела в окружении рослых парней и дебелых девиц с выпускными портупеями. Почти что Тайная вечеря.

Я наконец-то рассмотрел потенциальную начальницу. Легкомысленные кудряшки. Белая блузка. Серая юбка-карандаш. Возраст… неопределённый. Некоторые женщины — словно воск. Застывают на пороге четвёртого десятка и умудряются длить это состояние бесконечно. Вопрос лишь, как давно застыла Анжела? 

Она села, прилежно, по-ученически сложив руки. Улыбнулась:

— Признаюсь, Иван, вы — необычный кандидат. Мужчина. С солидным опытом. Правда, всё больше в журналистике. С детьми не работали?

— Не довелось. 

— Своих, так понимаю, тоже нет?

— К сожалению. А может, к счастью. Для них.

— Почему для них? — не поняла Анжела.

— А зачем им такой отец?

Её лицом можно было иллюстрировать слово «смятение»: он неуч? сумасбродит? пьёт одно стаканом красное вино? Последнее, между прочим, недалеко от истины. 

— Шутка, — успокоил я. — Часто шучу, и не всегда — удачно.

Старшая над филологами натужно рассмеялась:

— А у меня, знаете, проблемы с… юмором. Вернёмся, однако, к нашим баранам. Кандидат вы интересный, но, как уже сказала, без опыта. И теперь я перед  дилеммой. — Она посмаковала «дилемму». Покрутила на кончике языка. — Принять вас или пригласить опытного стажиста?

Я молчал. Дилемма так дилемма. Стажист так стажист. На календаре алело тридцатое.

— Вас, наверное, интересует зарплата? — не дожидаясь ответа, Анжела взяла калькулятор и застучала по кнопкам, пришёптывая: — Северный коэффициент… Районный… Надбавка молодому специалисту… Категории у вас пока нет…

Развернула машинку ко мне. 

Цифра не поражала. Радовало, что хотя бы считают молодым.

— Надо же. Столько бонусов — и такая мизерная сумма. 

— Это ничего! — засуетилась руководитель МО. — Вы как относитесь к репетиторству?

— Сугубо положительно. Как и ко всему, за что платят деньги. 

Анжела поморщилась, давая понять, что меркантильности не одобряет.

— Репетиторство не запрещено. Заниматься можно прямо в школе. Неплохой приработок! Нельзя быть репетитором только у своих учеников. Кстати, об учениках. Если возьмётесь, у вас будут четыре класса: два пятых, два восьмых. В восьмых есть несколько ребят… с девиантным поведением.

— Придурков то есть?

Её бровь превратилась в апостроф:

— Иван, мы не используем в адрес детей столь резкие выражения.

— Почему? Их же здесь нет.

— Потому что это — непедагогично. 

— Я не педагог, как вы верно подметили, а журналист. И знаю, что правильный выбор слов здорово экономит время. 

Анжела смотрела с интересом:

— Кажется, понимаю, почему вы нигде долго не задерживались. Пойдёмте, — покажу рабочее место. 

Порция блужданий по коридорам и лестницам. И — белая дверь с номером «201». 

— Ваш кабинет, — зачем-то пояснила спутница, бряцая ключами. Отворила. Вошли. 

Три ряда мышиного цвета парт. Линолеум содран, будто кожа со спины мученика. По стенам паучками разбежались трещины. На потолке — скопище ржавых медуз. 

Я присвистнул:

— У вас в школе случаев суицида не было?

— Опять шутите? — свирепо уточнила Анжела. 

— Я всегда шучу. Серьёзное выражение лица, говорил Мюнхгаузен, не признак ума.

— Подобные шутки — тем более! А парты можно перекрасить.

— Отлично, где краска? 

— В магазине, — сощурилась Анжела. — Чек предъявите председателю родительского комитета. Вам всё возместят.

— А это что?

За стеклянной дверцей шкафа висел пиджак с вытертыми локтями. Среди книг стоял фанерный триптих, унизанный снимками. На всех — улыбчивый человек с круглым, в оспинах лицом.

— Писатель Фёдор Черняков. Слышали, возможно?

Слышал. И не потому, что вёл рубрику про культуру. 

— Фёдор Степанович у нас учился, — продолжила Анжела. — Собираем документы, чтобы присвоить школе его имя. А здесь хотели оформить «Уголок писателя»: личные вещи, фото. 

Чего-то не хватало. Будто с мундира сорвали награду и отныне на её месте — сиротливая дырочка и клок торчащих ниток. 

— Супруга обещала и печатную машинку передать, — подтвердила мою мысль Анжела. — Увы, Антонина Васильевна уехала в родную деревню. Связи с ней нет.

Провинциальная литературная жизнь походит на жизнь насекомых: никакой видимой цели, но активность — потрясающая. Город поделили две группировки: «Писатели России» и «Российские писатели». Сокращённо — писросы и росписы. 

Писросы носили пиджаки, которые вышли из моды ещё при Андропове.  Росписы — кеды, шарфики и кардиганы. Трибуной писросов была газета «Советский литератор». Деньги на неё из чистого альтруизма давал бывший мэр. Росписы получали всевозможные премии, стипендии и гранты. Писросов это жутко бесило, как бесит стареющего ловеласа, что красотка предпочла ему более молодого соперника. Конфликт отцов и детей? Но «отцы», точь-в-точь герой ток-шоу на федеральном канале, отказывались признавать родство, а «дети» всячески открещивались от наследства. 

Фёдор Черняков был ни с теми и ни с этими. В объединениях — не состоял.  В союзах — не числился. В списках — не значился. Работал то ли слесарем, то ли сторожем. Писал. Ну, пишет и пишет. Мало ли кто чем мается? Главное, на смены выходит. Только однажды Черняков на смену не вышел. На следующий день в его дверь постучал успех. Книгу Чернякова издали в Швеции. Она получила международную премию. Потом ещё одну, нашу. И оказалось, рядом жил писатель. Ходил в местную пивную. Платил за свет и воду. Мучился изжогой и похмельем.

Властям как раз нужен был классик. Черняков роли классика соответствовал.  На его дом повесили доску. Создали какой-то центр. Основали какой-то фонд. Среди писросов тут же выискался один, якобы бывший с ним на дружеской ноге: буду, мол, творить биографию гения. Жена не выдержала — и сбежала. Подальше от всего этого великолепия. Яркого и пустого, как фейерверк.

— Было бы символично, если бы машинка Фёдора Степановича стояла в этом кабинете. — Анжела вздохнула. — Ребята пишут здесь сочинения. Делятся тем, что на душе. Возможно, среди них найдётся новый Черняков?