Булкаты Игорь. Лабиринт 16+

Игорь Михайлович Булкаты родился в 1960 году в Тбилиси. Окончил Литературный институт имени А.М. Горького, семинар поэзии А.А. Михайлова и Г.И. Седых. Прозаик, поэт, переводчик. Работал постановщиком, осветителем, ассистентом оператора в Северо-Осетинской студии телевидения. Автор нескольких книг, в том числе переводов с осетинского, грузинского, французского языков. Публиковался в журналах «Новый мир», «Дружба народов», «Литературная учеба» и др. Член Московского отделения Союза писателей России. Живет в Москве.

Игорь Булкаты. Лабиринт : повесть // Москва. – 2024. - № 1. – С. 37 – 74.

Сюжет повести основан на реальных событиях истории Грузии, зафиксированных в «Книге побед» Шериф-ад-дин Йезди. Небольшой средневековый город Деттекау охвачен волнением, местный богач Гарнак открыл за приличную плату вход в подземный лабиринт для всех желающих, чтобы они нашли спрятанный там клад. Есть небольшой подвох: все, что найдется в лабиринте, тоже принадлежит богачу, но искатели этого не знают. Впереди город ожидают суровые испытания: Чингис-хан отправил отряды воинов, чтобы завоевать и разграбить селение, но это будет потом, а пока жители надеются на успех и собираются на поиски клада.

Предлагаем вашему вниманию отрывок из воспоминаний:  

Хырым стоял на колокольне храма Мыкалгабырта  города Деттакау и, близоруко щурясь, разглядывал медленно двигающуюся толпу. Внизу, на пыльной площади, возле жертвенника, глашатай в мантии и пестром колпаке держал ладони у рта рупором и кричал во весь голос:

— Слушайте! Слушайте! Слушайте! И не говорите, что не слышали! Гарнак вновь открыл лабиринт своего отца Зоры! Все, кто хочет испытать судьбу, спешите к лабиринту!

Каменный храм располагался в восточной части площади, с тыльной части он был отгорожен от обрыва крепостной стеной, вдоль которой росли акации и раскидистые ореховые деревья. Площадь была вымощена голышами, напоминающими бритые головы, и по утрам, в особенности после летнего ливня, когда дождь смывал пыль и мусор, блестела на солнце. У входа в храм сновали торговцы мелкой утварью, коробейники, лекари, карманники и проститутки. Они останавливались, прислушиваясь к глашатаю, и с недоумением глядели друг на друга — дескать, что за лабиринт и каким образом можно испытать судьбу? Те же, кто был в курсе событий и понимал смысл выкрикиваемых слов, застывали с раскрытыми ртами, и в глазах их читалось негодование. «Как же так, — думали они, — полный зла и коварства Зора, да обгадят его могилу окрестные собаки, бросил эту затею, а скудоумный Гарнак хочет продолжить дело своего отца, набить карманы золотыми монетами. Какая неслыханная наглость! Когда узкоглазые сыроеды стояли у стен нашей крепости, жители сами прорыли под землей лабиринт, дабы спрятать фамильные ценности и цепи от собственных очагов, а Зора прибрал к рукам эти сокровища!»

С высоты колокольни звонарь Хырым безошибочно выделял тех, кто собрался в лабиринт. Это было нетрудно сделать — одни торопливо привязывали лошадей возле овчарни, другие отбирали жертвенных овец и тащили упирающихся животных к храму.

Каждое утро, как только на площадь падали первые зыбкие тени, звонарь поднимался по винтовой лестнице в башню, становился лицом к восходящему солнцу, произносил молитву и, потянувшись спросонья, смачно плевал на ладони. Пока он раскачивал колокол, жители города Деттакау просыпались и быстро свершали утренний моцион, словно бы в тревожном ожидании каких-то важных событий.

Хырым вставал затемно, усматривая в этой привычке некую высшую закономерность. Его лицо с прозрачными серыми глазами, орлиным носом и седеющей бородой таило усмешку, а ноздри раздувались, как кузнечные мехи.

Наконец он раскачал колокол, и над городом поплыл тревожный, глубокий, как сон, колокольный звон. С Кобанского ущелья дул прохладный ветер, и у Хырыма слезились глаза, но он продолжал возвещать людям наступление нового дня.

На площади стали открываться духаны и ларьки. Хозяева подняли деревянные ставни, подперли их шестами и обнажили весь свой товар. Они выбросили на прилавки дорогие шелка и ковры, вывесили кинжалы и мечи, отделанные серебром и золотом, колчаны со стрелами, стальные кистени и топоры с фигурами застывших в прыжке барсов на обухах, женские украшения тончайшей работы — и принялись сзывать покупателей хорошо поставленными голосами:

— Люди! Нет никаких сокровищ в лабиринте толстяка Гарнака! Нечего вам там делать! Лучше подойдите и полюбуйтесь товаром! Просто подойдите и полюбуйтесь! Благо денег за это никто с вас не возьмет!

Некоторые откликались на призывы торговцев, подходили к прилавкам и долго разглядывали товар. Губы их шевелились, как пиявки, но расслышать слова не представлялось возможным, однако продавец отлично знал, чего они ищут: им нужен план лабиринта Гарнака, и за ценой они не постоят. И тогда он доставал из-под прилавка кусок кожи, испещренный кривыми линиями, и с таинственным выражением подсовывал покупателю:

— Этот план нарисован рукой самого Хырыма. Только — тс-с-с! — никому ни слова! Гони двадцать даласов!

В дальнем конце ярмарки помещалась приземистая мастерская кожевенных изделий, где шили башмаки и куртки. Кожу для эластичности и прочности вначале мяли в солоде, затем долго выдерживали в лошадиной моче, после чего вывешивали на солнце. От мастерской разило так, что с души воротило. Жители города не раз жаловались городскому главе на хозяина, еврея Соломона, чтобы тот свернул свое дело, а куртки предал огню, покуда все не перетравились, однако ушлый кожевник всякий раз откупался и оставался на месте. Между тем, если бы даже у него не нашлось нужной суммы для подкупа властей, он все равно не покинул бы Деттакау, так как прах отца его Исаака покоился на аланском кладбище, да и не было другого места, где пропахшие лошадиной мочой куртки имели бы такой спрос. Пока монгольские воины рыскали по городу, как голодные псы, дело Исаака и его сына Соломона спорилось. Они шили колчаны для стрел, седла, сапоги, мастерили щиты, и узкоглазые пришельцы охотно покупали у них товар. Но когда воины покинули крепость, работы не стало. Хырым отлично знал Соломона и даже немного сочувствовал еврею, везде, где бы тот ни появлялся, распространяющему тухлый запах смеси солода и лошадиной мочи. И ежели аланские воины принимались подтрунивать над ним, дескать, выброси, Соломон, свои куртки к чертям собачьим, ей-богу, лучше идти в бой нагишом, чем в сшитой тобой одежде, — Хырым заступался за него. Звонарю было известно, что каждый вечер Соломон становится на колени и молит своего бога о здравии и процветании рода Гарнака, потому что все, кто собирается в лабиринт, покупают у него куртки, дабы защититься в подземелье от летучих мышей и прочих гадов, — но злости против него все-таки не испытывал. Хырым помнил отлично: когда после семи дней и семи ночей, проведенных им в подземелье, он приблизился к выходу из лабиринта и, обессиленный, рухнул без чувств, первое, что он увидел, очнувшись, было расплывшееся в улыбке лицо Соломона.

Тогда Хырым был моложе и выносливее, однако темные коридоры лабиринта высосали из него все силы. Он шел, шаря руками по стене, к выходу, ноги не слушались, дыхание сбилось, и сердце стучало так, будто где-то недалеко били в ритуальный барабан. К тому же каждый раз, споткнувшись, он натыкался на стаю летучих мышей, мохнатых и вертлявых, как хорьки, отовсюду доносилось шипение, писк и хлопанье крыльев, а мыши смело подлетали вплотную, цепляясь когтистыми лапками за бороду, ноздри, уши. Эти твари висли на волосах и, проткнув кожу его лица острыми зубами, сосали кровь. Они даже забрались ему за пазуху и стали царапать грудь и живот, и тогда Хырым сорвал с себя куртку, тряхнул ее что было сил и кинулся бежать, крича во всю глотку: «Летучие мыши! Летучие мыши! Летучие мыши!» Пробежав какое-то расстояние, он упал ничком и потерял сознание, но крик вырвался из чрева лабиринта, как жупел, и те, кто стоял у выхода, ощутили дрожь земли и горячее дыхание. Люди тотчас же зажгли факелы, вбежали в лабиринт и, увидев при свете пляшущих огней лежащего ничком человека, ахнули и застыли как вкопанные. Хырым вдавил лицо в землю и прикрыл голову руками, а спина его, загривок, руки и ноги были облеплены кишащим клубком перепончатокрылых, будто падаль червями. Первым нашелся Соломон. Он подскочил к нему и замахал, точно саблей, факелом, но, видя, что летучие мыши не отстают от Хырыма, локтем сгреб их с его тела. Затем перевернул навзничь и запричитал: «Хыры-ым! Хыры-ым! Пусть умрет у тебя Соломон, если ты не откроешь глаза! Ои-и-и, коли моя куртка не помогла тебе, то я отсеку себе правую руку и выброшу ее на съедение собакам!» Хырым приоткрыл глаза и, увидев Соломона, улыбнулся краешком губ: «Кабы не твоя вонючая куртка, эти твари высосали бы из меня всю кровь!» Нет, Хырым никогда не забудет тот день.

Соломон сидел у порога своей мастерской и постукивал деревянным молотком по колодке, обтянутой кожей. Временами он прерывал занятие, поднимал голову и искал в толпе знакомых.

— Эй, Мордех! — крикнул он кому-то. — Пусть умрет у тебя Соломон, если ты не заглянешь к нему! Разве так поступают старые друзья? Почему не заходишь? Тебя воротит от запаха? Глупости, Мордех! Нельзя забывать друзей!

— Здравствуй, Соломон! — отозвался мужчина средних лет, с густой рыжей бородой, в темном балахоне и остроконечной шапке. — Сегодня четверг, зайду в субботу, когда евреям полагается отдыхать и у тебя не так будет вонять!

— Мордех, Мордех! — заулыбался Соломон, показывая гнилые зубы. — А ты думаешь, в священный шаббат я свои куртки спрысну мускусом? Как бы не так! Если б мои куртки не пахли мочой, то Хырым не вышел бы из лабиринта!

— Слушай, Соломон, раз твоя куртка спасла жизнь Хырыму, то, значит, ты на правильном пути! — осклабился Мордех и скрылся в толпе.

— Куда ты, брат? Да оградит тебя от напастей Иегова! — крикнул кожевник, но его слова не долетели до ушей адресата.

Соломон любил посплетничать. Хлебом не корми, дай только пошушукаться с кем-нибудь. Стоило ему заприметить на площади мало-мальски знакомого человека, как тут же окликал того Мордехом, хотя звали прохожего совсем иначе. Впрочем, тот, с кем он только что перебросился парой фраз, был действительно Мордехом из рода Маккавеев. Немало они побродили вместе с Соломоном по свету, побывали во Франции, в Италии, на Руси, но в конце концов сын кожевника заявил: «Никого из рода Маккавеев не люблю так, как тебя, и торговать с тобой прибыльно, но мне надоело слоняться по миру. С сегодняшнего дня я никуда и шагу не ступлю из Деттакау». Так решил Соломон, и с тех пор торговля Мордеха пошла на убыль, а сам Мордех обеднел вконец. Однажды Соломон пришел к нему и предложил: «Перестань упрямиться, Мордех, иди ко мне в кожевенную мастерскую, заработок поделим по-братски». А Мордех обиделся и ответил, мол, ежели ты и впрямь настоящий друг, то бросай свою мастерскую и пойдем по городам и весям, как некогда. Соломон был уже не молод, да и силы не те, но и бродить по свету ему не очень-то хотелось, поэтому он повернулся и ушел, оставив друга вместе с голодной семьей. Вернувшись восвояси, он нашел дощечку, прибил ее у входа в мастерскую и вывел на ней углем:

Здесь мастерская, где шьют

куртки, но шьют также и

прочую одежду. Не проходите

мимо, будьте гостем, и я

встречу вас с открытым сердцем.