Ромета Баева. Выжившие 16+

Журнальный гид

Баева Ромета родилась в 1964 году в п. Залукокоаже Зольского района КБР. С 1981 по 1986 год проходила обучение в КБГУ в г. Нальчике. По окончании университета с 1987 по 2003 год работала учителем русского языка и литературы в одной из средних школ п. Залукокоаже. В 2004 году была принята на работу в качестве учителя русского языка в учреждение дополнительного образования в г. Нальчике.

Ромета Баева. Выжившие : Роман / Р. Баева // Наш современник. – 2024. – С. 13 – 94.

Лучше всего это произведение представила сама Ромета Баева: «Этот роман, пронизанный легким юмором, представляет собой зарисовки о современной жизни, разбавленные ностальгическими воспоминаниями о советском детстве и юности. Будет интересен тем, кто родился в 60 - 70-е годы и застал расцвет Советского Союза, - поколению, которому обещали коммунистическое будущее и которое в большинстве своем не смогло вписаться в нынешние реалии.

Предлагаем вашему вниманию отрывок из романа:

Валентина толкалась среди шумного роя суетливо жужжавших покупателей супермаркета – заманивая клиентов скидками века и кэшбэком, эффективные менеджеры эффективно опорожняли их кошельки, кредитки и иные носители наличных и безналичных средств.  Еле выбравшись из кипящего   водоворота непотребного потребления, она протиснулась сквозь толпу к выходу, и стеклянные створки автоматических дверей, выплюнув не очень выгодную покупательницу, бесшумно захлопнулись за ее спиной.  Зябко поежившись, Валентина ступила на обледенелые плиты тротуара, ежегодно обновляемого неутомимым мэром, видимо питающим неутолимую страсть именно к данному виду дорожного покрытия, причем в особо извращенной форме, и направилась в сторону хрущевки, хмуро выглядывающей из-за позолоченных куполов новенькой церкви. Мороз крепчал. Многочисленные насельники никогда не засыпающего города осторожными шажками семенили по тротуару, скользили и падали, с хрустом ломая себе конечности, позвонки, ребра и прочие ненадежные скрепы хрупкого человеческого организма, но Валентина шагала уверенно и легко. На ногах у нее плотно сидели коричневые замшевые сапоги из натуральной кожи комбинированного дубления, сделанные на совесть трудолюбивыми и любвеобильными итальянцами. Однако легкость ее перемещения по ледяным торосам, ямам и колдобинам, неотделимым от благословенных богом отеческих дорог, объяснялась не улучшенными качественными характеристиками удобной для носки обуви, а надетыми поверх нее зелеными хлопчатобумажными носками. Такому незамысловатому способу защиты от гололеда Валентину научила бабушка, не желавшая сдавать позиций проклятому остеопорозу, без разбора поражавшему едва перевалившую за полвека прекрасную половину человечества. Государство, обреченное на хаос без цветовой дифференциации штанов, еще не добралось до регулирования окраски мелких аксессуаров и в этом смысле   предоставляло своим гражданам полную свободу действий.  Поэтому выбор Валентиной такого жизнерадостного оттенка носков был обусловлен, кроме подтверждения рухнувших надежд, следующими не лишенными актуальности и здравого смысла соображениями: красный, конечно, прекрасен и уже не опасен подозрениями в верноподданности, но в элегантном возрасте смотрится не очень элегантно и даже смешно. Бесспорно и то, что синий – банально, розовый – тривиально,  желтый – патриархально, лиловый – экстремально… А в черном явственно слышится погребальный звон, – и он, к тому же,  слишком брутален… Прохожие с нескрываемым изумлением таращились на нее, оглядывались, чуть не сворачивая обмотанные  разноцветными  шарфами  шеи, и порой даже крутили пальцем у виска, но Валентина, давно оценившая тормозные качества хлопчатобумажных изделий, стойко игнорировала проявления назойливого внимания окружающих. Навстречу, втянув коротко стриженную непокрытую голову в задрапированный длиннейшим красным шарфом ворот камуфляжной куртки, лоснившейся от времени и жизненных передряг, осторожными шагами спортсмена с непростой судьбой двигался невысокий, кряжистый мужчина с широким, как разлившийся Днепр, обветренным лицом. В двух шагах от Валентины он неуклюже заскользил по нарочно укатанному школьными вредителями участку тротуара и судорожно взмахнул выдернутыми из карманов руками, будто собирался отвесить встречной женщине   галантнейший поклон. Явив пристрастному взгляду Валентины растопыренные пальцы с не очень ухоженными ногтями и необработанными кутикулами, он рухнул прямо ей под ноги и остался лежать, раскорячив коротковатые конечности, наподобие безвременно почившей на океанском дне морской звезды. «Экий обрубок!» – подумала   Валентина, попутно отметив затейливую вязку шарфа опытным глазом ветерана трикотажного производства, освоившего не только главные, но и производные переплетения. Опасно хрустнув шейными позвонками, поверженный   повернул небритое, мятое лицо к стоявшей над ним женщине и, завороженный зеленью носков, непривычно свежей среди унылого зимнего однообразия, оторопело уставился на ее ноги. Мимо с своим бесчувствием холодным ходил народ, будто в сердце каждого прочно сидел зазубренный   осколок небезызвестного зеркала, оброненного заигравшимися помощниками хладнокровной королевы.  Валентина растерянно заглядывала в отстраненные лица суетливо пробегавших мимо прохожих, как привередливый   гражданин мира Диоген, так и не сыскавший днем с фонарем   на неприбранных улицах афинского полиса ни одного приличного античного человека.  Наконец она просительно тронула за синтепоновый рукав   долговязового парня с торчавшими из-под скандинавской шапки   наушниками, но тот равнодушно скользнул пустыми пластмассовыми глазами магазинного манекена по распростертому   поперек тротуара беспомощному телу и снова прилип к своему гаджету. «Гад же ты! – возмутилась Валентина. – Эх, мало, мало мы учим молодежь милосердию!» –  и сама протянула падшему руку помощи: — Ну, вставайте! Веленью милому покорный, он встал, пошатываясь, и, с трудом обретя обманчивую опору на широкой груди матери-земли, благодарно стиснул   благородную руку в замшевой перчатке. Окинув спасительницу простым и нежным взором, он сглотнул, дернув щетинистым кадыком: — Ах, какая аппетитная! Слегка покоробленная такой прямолинейностью, Валентина тем не менее горделиво приосанилась: «Пятый номер груди – это и в Африке пятый номер, даже если тебе за пятьдесят…» Она всмотрелась в продолговатые скифские глаза мужчины, потертые шестидесятилетней (как минимум!) таской, запоздало пожалев   о том, что утром слишком небрежно закамуфлировала неизбежные отметины времени на своем лице. Совершив беглый осмотр кургузого тела, будто побывавшего на неумолимом ложе злодея Прокруста, Валентина с каким-то невыносимо грустным, щемящим чувством отвела глаза. Вдруг яркая вспышка   выхватила из пыльных закоулков памяти,  затянутых паутиной прожитых  лет,  вечер накануне Нового 1984 года, красный шарф, собственноручно связанный ею и преподнесенный смущенному студенту спортфака в качестве залога чистой любви,  не запятнанной лишними физиологическими познаниями,  и сережки мерзлой зимней вишни в Ботаническом саду за окном университетского общежития номер пять в маленьком провинциальном городке… — Саня, – едва слышно выдохнула Валентина, – Саня… Воображаемый Саня не повел даже ухом, ни сном ни духом не ведая о том,  что   неосторожно разбудил в ее душе  огнедышащий  вулкан,  доселе пребывавший в блаженном летаргическом сне.  Воровато стрельнув по сторонам раскосыми и жадными очами, потомок скифов выхватил длинную французскую булку из Валентининого пакета и, широко разинув несвежую пасть, отхватил основательную часть батона, потом пробормотал с набитым ртом: — Аппетитная какая! Развернувшись, он торопливо зашагал от оторопевшей Валентины, размахивая стремительно уменьшающимся хлебобулочным изделием, затем, оглянувшись на нее, безразлично бросил: — Меня Агафон зовут…