Александр Нежный. История Далиса 16+

Журнальный гид

Александр Иосифович Нежный (род. в 1940 г.) — прозаик, публицист, автор более двадцати книг художественной и документальной прозы: «Допрос Патриарха» (М., 1998), «Там, где престол сатаны» (2 т. М., 2010) (премия «Венец»), «Изгнание Бога» (М., 2011), «Nibus» (М., 2012; второе издание — 2013), «Вожделение» (М., 2015) (российско-итальянская премия «Москва—Пенне»), «Психопомп» (М., 2023) и др. Постоянный автор «Звезды». Живет в Москве.

Александр Нежный. История Далиса : Повесть / А. Нежный // Звезда. – 2025. - № 1. – С 7 – 57.

Панорама российской жизни, охватывающая период конца прошлого века и до 20-х годов века 21. В центре повествования семья Беспаловых, состоящая из мамы Елены, идейной коммунистки, чьи убеждения не смогли поколебать годы. Сына ее Далиса, чье имя расшифровывается как «Да здравствуют Ленин и Сталин». Его жены Жанны, сыночка Алеши и приемной дочери Лизы. Далис, в отличие от остальных членов небольшой семьи, обладает очень мягким, ранимым характером, поэтому тяжело воспринимает все испытания, выпадающие на его участь. Великолепная, как всегда, проза, у Нежного по-другому и не бывает. Чтение с получаемым удовольствием от выверенного стиля и логических поворотов сюжета.

Предлагаем вашему вниманию отрывок из повести:

Он жил вместе с матерью в трехкомнатной квартире дома из светлого кирпича на улице Генерала Карбышева, улице тихой, зеленой, неподалеку от центра. Когда Далис оканчивал институт, Елене Алексеевне было пятьдесят с маленьким хвостиком, и была она красивой и властной женщиной, умевшей читать письмена времени и сообщавшей сыну свои наблюдения, а также выводы и прогнозы. Вечерами, вернувшись домой, за приготовленным на скорую руку ужином — скорее всего, это была яичница, но, может быть, пельмени из пачки, с начинкой, напоминающей мясо, или макароны, иногда — с сыром, чай для Далиса и кофе для нее, после которого она спала прекрасным крепким сном, — Елена Алексеевна выпивала две-три рюмки армянского коньяка, розовела, закуривала, взгляд ее светлел, и она ласково спрашивала сына: ну, дурачок, что у тебя хорошего? 

Уже студентом, можно сказать взрослым человеком, под ее взглядом он ощущал непонятную робость, опускал глаза и отвечал, что зачеты все сдал, теперь сессия, после которой будет практика, потом каникулы, ребята собираются в Крым и зовут его, но он не знает… Он поднимал глаза и вопросительно взглядывал на мать. Презренный металл, с усмешкой говорила она, стряхивая пепел в массивную черную пепельницу с венчающей ее головой коня. Далис кивнул. Ну да. Деньги. Елена Алексеевна ответила, что будет день, будет и пища. Посмотрим. А как на сердечном фронте? — продолжила она. Он вспыхнул маковым цветом и пробормотал, какой там фронт… времени и так нет… Томаса Манна никак не прочту… Да-а, заключила она, ты у меня не из теста для свадебного пирога… Впрочем, может быть, к лучшему. Влюбишься — женишься. Мама! — укоризненно воскликнул он. Эти дела без мамы делаются, усмехнулась Елена Алексеевна. Оглянуться не успеешь, а ты уже женат, а потом — глядь, и счастье привалило, сказала она со странной усмешкой, и ты уже отец, и на руках у тебя сверток, в котором твое творение в три кило и двести граммов весом. Твой вес. Помню, как тебя принесли ко мне, и, по-моему, такого счастья у меня больше и не было… Есть все-таки, с мелькнувшим в глазах смущением промолвила она, в человеке какая-то тайна, какую ни диамат, ни истмат объяснить так и не смогли. Просто, с улыбкой сказал Далис, ты сразу поняла, какой у тебя хороший сын. Елена Алексеевна расхохоталась. Дурачок, отсмеявшись, промолвила она. Какой самоуверенный дурачок. Мои слезы еще впереди. Иди-ка свари мне кофе. 

И маленькими глотками отпивая кофе, курила и говорила, что его отец был не из ее романа. Но… Она умолкла, подыскивая слово, подумала и сказала, чистый он был человек, Андрюша, и я подумала, что и ребеночек от него будет чистым… славный будет ребеночек, подумала я и родила тебя. Тебе три года было, когда он умер, так что ты его вряд ли помнишь. И умер, как жил. Все терпел, все стеснялся, все боялся доставить хлопоты… так и довел до перитонита. Само собой, Далис не помнил отца. Но иногда чей-то смутный образ выплывал перед ним, в котором он не мог различить ни единой черты, но в то же время чувствовал что-то необыкновенно близкое и думал, что это его младенческая память пытается явить ему отца. Случалось ему и во сне видеть человека, словно бы выходящего к нему из тумана, и от его невнятных слов у Далиса от боли и счастья сжималось сердце. Он не говорил об этом матери. Зачем? 

Она допила вторую рюмку и, недолго поразмыслив, налила себе третью. А ты хоть замечаешь, спросила Елена Алексеевна, пригубив коньяк, каким ветром у нас подуло? Он поднял брови и удивленно спросил: ветром? где? Эх, ты, вздохнула она. Слепой. Глухой. Тупой. Мама, сказал он, это ты у нас политический человек, а я не помню, когда газету читал в последний раз. 

Катастрофа будет, мрачно предрекла она. Ты в магазины ходишь? Далис пожал плечами. Хожу. И что ты там видишь? Он усмехнулся. Ничего. Вот-вот, кивнула Елена Алексеевна. Пустые полки. Если б не мой заказ, сосали бы мы с тобой лапу. Но что означают эти пустые полки? Что означает эта сплошная рубка драгоценных виноградников под вопли о борьбе с пьянством? Или этот крестовый поход против нетрудовых доходов? Нетрудовые доходы… Экая чушь. Кому-то с неба, что ли, падает? Все это означает ничтожество власти, потерявшей цель и без мысли, без воли хватающейся то за одно, то за другое. Забрели в такую степь, где скоро и костей Советского нашего Союза не сыщешь. Ах, боже мой! — вдруг сказала она с такой горечью и болью, что Далис взглянул на нее с тревогой. Как бы я хотела вроде тебя: не видеть, не слышать, не думать… Режут меня по живому, а я терплю и думаю, Сталина бы сейчас. Он бы в два счета всю эту шпану построил… И расстрелял бы? — скорее шепнул, чем проговорил Далис. Кого нужно, не дрогнув, сказала Елена Алексеевна, того бы и расстрелял. Но, мама! — потрясенно воскликнул Далис. Он же тысячи… десятки тысяч убил! Он убийца! Будет тебе, отмахнулась она. Наслушался всяких бредней… всяких Солженицыных и прочих врагов… Мертвого льва кусают собаки. 

Нет, мама, нет! — прижав руки к груди, вымолвил Далис. Вся страна была в лагерях. Не помню сколько, но сотни тысяч сидели… И гибли! Как Мандельштам, великий поэт… Елена Алексеевна его перебила. Нечего было ему паскудные стишки про товарища Сталина писать! — с ненавистью проговорила она. Я в своем кабинете повесила портрет Иосифа Виссарионовича, так ко мне подходят — и это в райкоме партии! которую он сплотил, которую вел к великой цели! — и говорят, зачем вы это сделали. А затем — отвечаю я этим трусливым людишкам, переметным сумам, изменникам — что он достоин вечного поклонения… затем, что это был гений… затем, что он мой друг, учитель и вождь! Лицо ее пылало. Послушай теперь меня и заруби себе на носу: если бы не Сталин, мы сейчас, вполне возможно, были бы рабочей скотиной у немцев… Если бы не Сталин, Россия так и оставалась бы крестьянской страной, которая бы не выжила в окружающем ее страшном мире. Мы на его наследстве живем и его же проклинаем. И не смей, постучала она пальцем по столу, не смей при мне называть его так, как ты назвал… Жила бы я в Москве, я к нему на могилу бы ходила и просила прощения за ту грязь, которой мы испоганили его имя. Из мавзолея вынесли! Вы думали, вы его унизили? Вы себя втоптали… в дерьмо вы себя втоптали… ничтожества! 

Далис никогда не видел маму такой гневной и такой прекрасной. Вздрагивающими руками она зажгла спичку, прикурила и промолвила, что ей все труднее уживаться с этим миром. Нет идеалов, нет высоких целей, копошатся каждый на своей делянке… единоличники, маленькие стяжатели, воришки… тащат все, что плохо лежит. Вся страна плохо лежит, они ее и растаскивают. Елена Алексеевна горестно покачала головой. Сердце рвется, сказала она. И сделать ничего не могу. Или в Москву мне поехать, а там выйти на Красную площадь и запалить себя? Гори, Беспалова, сгорай дотла с надеждой рассеять эту тьму. Но кого это изменит, устало промолвила она. Мама, не без тревоги спросил Далис, ты ведь несерьезно? Елена Алексеевна посмотрела ему в глаза и вздохнула. Глупенькие глазки. Это шутка.