Богатырева И. Согра 18+

Журнальный гид

Ирина Сергеевна Богатырёва родилась 15 декабря 1982 года в Казани, но выросла в Ульяновске. Она закончила Литературный институт имени Горького, после чего была главным редактором журнала молодых писателей Поволжья «Берега». Сейчас живет в подмосковном городе Люберцы, играет на варгане в дуэте «Ольхонские ворота».

С раннего детства Ирина увлеклась литературой. Первый рассказ она написала в пятнадцатилетнем возрасте. Позднее ее работы неоднократно появлялись на страницах журналов «Октябрь», «Новый мир», «Дружба народов», «Кольцо А», «День и Ночь» и многих других. Произведения переводят на английский, китайский и голландский языки. Ирина Богатырёва – член Союза писателей Москвы, дипломант премии «Эврика!», финалист премии «Дебют», лауреат «Илья-Премии» и премии журнала «Октябрь».

Богатырева И. Согра : Роман / И. Богатырева // Новый мир . – 2020 . - №4/5.

Еще совсем недавно не знали такого заболевания как аутизм, не было такого диагноза. Сейчас таких детей становится все больше, и все больше специалистов готовы им помочь. Но иногда эта болезнь появляется внезапно, из- за сильного нервного потрясения, и помочь очень сложно, если человек этого не хочет. Девочка Женя начала проявлять признаки аутизма после смерти мамы. Отец нашел другую, и не горит желанием общаться. Женю отправляют к бабушке в деревню с глаз долой в надежде, что все обойдется.

Предлагаем вашему вниманию отрывок из романа «Согра»:

Марина, забирай! Тебе не надо — так нам тоже не надо! Люби сама, как знашь. А мы не это...

Марина, Марина. Отец и Марина. Запущенный мамин инстаграмм. Брат был — можно было хоть как-то с ними общаться. Через брата. А так — что будет делать Жу теперь одна? Что им скажет? Как посмотрит в глаза? Нет, Жу не хочет назад. Не хочет назад одна.

Эта мысль подбрасывает с дивана и заставляет двигаться. Надо идти. Надо искать. Должен же быть способ найти. Если меня нашли, то и тебя — тебя тоже можно как-то вытащить, вернуть. Потому что я не могу так. Не могу без тебя. Я не знаю, как говорить с ними. Как смотреть. Как себя держать. Все делал ты. А я — что я?

В этих мыслях Жу суетится, мечется по дому, берет вещи, свои и чужие, теряет вещи. Потом выскакивает из дома, по темному коридору, на ощупь идет к двери — но не к той, что на улицу, а к противоположной, которая к бане и в огород. Там щеколда большая, ее отодвинуть удается не сразу, Жу возится, бьется, но понимает, что она открыта — и вываливается наружу, на деревянный настил тропинки, в запахи лета и оглушающий солнечный свет.

Ольга с Манефой выпрямляются, поднимают головы от грядок. В гла­зах у обеих — удивление и испуг.

— Я это... За молоком пойду схожу, — говорит Жу первое, что пришло в голову. — Валентина... Тетя Валя говорила приходить.

Солнце сразу шпарит по глазам, и теплый воздух обнимает лы­сую голову. Жу щурится на свет, стоит, раскачиваясь, с пустой чистой бан­кой под мышкой, с деньгами в кармане. Вся энергичность, все желание куда-то мчаться и что-то делать, с которыми проснулась, куда-то канули, и теперь Жу стоит на дороге, смотрит на деревню и не понимает, что дальше. И еще как будто просвечивает, того гляди упадет от первого порыва ветра. Но ветра нет. Жу стоит и не падает.

Одно дело сказать: я за молоком схожу. А другое дело — выйти из дома. Пройти через всю деревню. Без брата. Только Жу. Но надо. Надо идти, искать. Непонятно что, непонятно кого. Просто гложет это: идти, найти. Молоко — повод.

Жу достает из кармана и натягивает на голову шапку по самые уши. Разворачивает нашивкой назад. Теперь можно. Спускается в деревню, в за­литый солнцем ее простор.

Еще с моста замечает какое-то движение возле церкви. Подходит — точно: стоят УАЗ-буханка и легковушка, мужики в рабочей одежде что-то таскают. Двери в соседнее здание открыты, там как будто склад, и люди снуют то туда, то к машинам, то в церковь. Инструменты, коробки, ведра. Доски, мешки с цементом. Строить будут, понимает Жу. Ремонт. Рекон­струкция.

Дверь в церковь открыта, но людей у входа нет. Жу потихоньку за­глядывает внутрь. Оттуда веет холодом, пустым, нежилым пространством. Пахнет известкой и голубиным пометом. Пахнет свежей доской. Приятный манящий полумрак. Где-то глубже слышно, как ходят и переговариваются люди. Внутри колокольни — леса у стен, свежая деревянная лестница — куда-то наверх. Жу вскидывает голову — из колокольни ухает свет, таин­ственный и пыльный.

Словно кто-то толкает Жу в спину и резко вдергивает на ступеньки. Тихо, чтобы не привлекать внимание, и быстро-быстро-быстро Жу под­нимается на колокольню. Не поднимается — взлетает, не касаясь перил — шершавых, неошкуренных. Тут сильнее пахнет голубиным пометом, силь­нее — деревом и запустением. Открытая дверь остается внизу, пространство сужается, ввинчивается в небо, и Жу несется — как когда-то раньше, когда шарахались с братом по заброшкам, и как тогда кружится голова — не то от напряжения, не то от куража, не то от испуга собственной смелостью.

Наконец, свет падает на голову, много света, и с новым витком Жу врывается на верхнюю площадку колокольни. С перил, хлопая крыльями, Снимается несколько голубей и, покружив, планируют вниз, в деревню.

А Жу замирает, и переводит дух, и смотрит тоже вниз, насколько хватает взгляда.

Горизонт отодвинулся и распахнулся на все четыре стороны, на все четыре холма. Вот они — видно, как перетекают один в другой и стекаются все вместе сюда, к центру — к мосту и церкви. Жу смотрит и с удивлением понимает, что может их называть по именам. Вот Хоменки — пологий, самый долгий и покатый холм раскинулся направо, у его основания — клуб, а дальше дорога вдоль оврага, и где-то там живет тетя Валя. А холм уходит все вверх, по его склону ходят теть валины коровы, черная и рыжая, Зорька и Ночка, а кончается холм залысиной — полем.

Кошачий городок — это вон там, значит: дорога поворачивает от церкви влево, круто поднимается вверх, и отсюда видно, какая она желтая и пыльная. Это туда улетают бешеные лесовозы. Почему кошачий, а не кошачий? Почему городок? Непонятно. И не объяснит же никто.

Река петляет через всю деревню, смаргивает серебром на солнце. До­мков на берегах не видно, только круглые шарики у самой воды. И видно мальчишек ниже по течению. Из протоки торчит круглый камень, они залезают на него и прыскают в воду. Жара, брызги. Лето.

А это дорога, по которой идти к бабе Манефе. Овечий ручей — где же он? Там, что ли, где кончаются огороды, у самого подножья мрачного и лесистого холма? Жу щурится, и кажется, что различает треугольную ни­зенькую крышу — купальню. А может, только хочется различать.

А вот и четвертый холм — к погосту и Палкино. Совсем темный, совсем лесистый, глухой. Безымянный, или просто Жу не знает, как он называется. Надо будет спросить у Манефы. Только бы не забыть и спросить.

А между ними — согра. Жу смотрит туда до рези в глазах, но не видит ничeгo, совсем ничего — только зеленое море деревьев, только лес.

Ветер гуляет в колокольне больше, чем на улице, и Жу чувствует, что только здесь начинает дышать. Здесь, где никто не смотрит и не видит. Не видит и не оценивает. Не оценивает и не пытается поменять. Хочется только смотреть вокруг и впитывать всю эту красоту. Если бы уметь, все это стоило вы нарисовать. И глубокий зеленый по берегам. И искристый на темном, серебро на булате — реку. И светлый, легкий — лысые холмы на правом берегу. И тяжелый, почти черный — лесистые на левом. Сирень еще, было вы неплохо добавить сирень в садах — фиолетовые свечки воткнулись в прозрачное небо. И еще желтые точки кувшинок в тени реки, в затонах.

И мальчишек — белые, незагорелые на сером камне. Камень горбатит спину, как кит, держит на себе раскрасневшиеся мальчишечьи пятки.

И вдруг — будто что-то прилетело снизу. Жу вздрагивает всем телом и опускает глаза: безумная Альбина стоит на церковном дворе и сверлит Жу недобрым взглядом. Снизу вверх — прямо на колокольню. Пробивной взгляд, лазерный.

Кровь ухает — Жу отпрядывает от перил. Людей позовет, полицию вызовет? Жу дергается к лестнице и стремглав несется вниз. Пакет с банкой с рззмаху хлопает по бедру, норовит шарахнуть о балясины.. Но Жу о нем не думает, прыгает через ступеньки, держась за перила, забыв и о занозах, и о гадких голубях: главное, успеть, главное, убежать.

Вываливается в притвор, в подслеповатую мглу церкви. Вот уже —дверь, свобода.

И тут, у самого порога, налетает на безумный, железобетонный взгляд.

Альбина крутит глазами, как будто хочет увидеть не только Жу, но и то, «что за Жу, — стены, лики на стенах, которых еще не разглядеть под слоем пыли и старой краски. Губы сжимаются, шевелятся, как черви. Но Альбина молчит. Сухие коричневые пальцы перебирают концы платка на голове. В храм пошла — белый платочек повязала.