Чернышова Е. Собака Вера 18+

Журнальный гид

Евгения Чернышова — историк искусства, прозаик. Работает в Государственном музее истории Санкт-Петербурга. Печаталась в журналах «Сибирские огни», «Урал», «Чиж и Ёж», литературных сборниках. Живет в Санкт-Петербурге. В «Дружбе народов» публикуется впервые.

Чернышова Е. Собака Вера: Повесть / Е. Чернышова // Дружба народов. – 2020. – С. 91 – 141.

Самоизоляция оказала влияние на творчество многих писателей. В новой повести Евгении Чернышовой случается апокалипсис среди животных – по неизвестной причине все братья наши меньшие на Земле вымирают. Конечно, люди пытаются что-то предпринять, но, в основном, безуспешно. Таинственная история так и остается нерасследованной.

Предлагаем вашему вниманию отрывок из романа «Собака Вера»:

— Все закончится очень скоро. Союз обэриутов просуществует всего четыре года. Шум слов умолкнет, уступив «торжеству бессмыслицы и смерти».

Распахнутые форточки не спасали от духоты. Профессор Марк Якушин в очередной раз потянулся за водой. Воды в стакане осталось совсем немного и, снова отпив, профессор почувствовал, что она неприятно теплая. Якушин пересилил себя и отпил еще — так мучительно захотелось передышки. Он с тоской подумал, что сегодня особенно неважно себя чувствует, и еще о том, что плохо ему уже не первый месяц. Постоянный гнетущий страх преследовал и днем и ночью.

— Бессмыслица — главная составляющая обэриутской поэтики, — продолжил он. — Важный эстетический принцип — смотреть на мир «голыми глазами». Попробуйте взглянуть на мир «голыми глазами». Вот прямо сейчас, давайте. 

«Голый мир, раздетый мир, несчастный мир, осиротевший мир, последняя вишня на белой тарелке».

Обычно в этот короткий момент Якушин любил разглядывать озадаченных студентов, которые, переглядываясь, пытались то ли оголить глаза, то ли увидеть мир обнаженным. Но сегодня смотреть не хотелось. В голове путалось.

«Ему все это показалось, оно воды великой не пило, всё быстро в мире развязалось. Всё быстро в мире развязалось».

Полгода назад профессору стало мерещиться: сначала боковым зрением он начал улавливать какие-то мелькания. Потом мелькания превратились в серые тени, сначала неявные, а потом слепившиеся в ясный образ: большая черная собака с тихим холодным дыханием. Собака появлялась несколько раз в день, всегда внезапно, всегда пугая этой внезапностью до колик в животе. Она то тихо сидела в углу, то растягивалась ночью в коридоре, когда профессор хотел пройти в туалет, то долго преследовала его, когда он шел по улице — квартал за кварталом.

«Львы, рогатые олени, гуси, пауки, морские звёзды… Тьфу, куда это меня?»

Первая в году лекция профессора Якушина по традиции была открытой, поэтому в аудитории собрались не только студенты. Разговор в этот день всегда шел об обэриутах, которых профессор считал главным явлением искусства 20-х. Среди коллег, студентов и просто ценителей поэзии лекция считалась легендарной и была чем-то вроде талисмана, а попасть на нее было сродни посвящению в литературный мир. Миры — литературный и реальный — действительно на время целебно соединялись. Якушин умел проводить ловкие параллели с современностью, которые делали Хармса, Введенского, Заболоцкого, Олейникова и других поэтов близкими и понятными не только студентам филфака, но и далеким от литературного мира людям. По университету ходили байки о том, как делавшие у Якушина дома ремонт рабочие, с трудом говорившие по-русски, через месяц наизусть знали «Меркнут знаки зодиака».

«Профессор Марк Витальевич Якушин — крупнейший специалист в области русской литературы первой половины двадцатого века», — сообщалось в учебниках и справочниках. Сухой академический слог равнодушно умалчивал, что Якушин, счастливый обладатель уникальной памяти, знал наизусть две тысячи стихотворений и помнил каждого студента факультета в лицо и по имени. Что в вечно растрепанных кудрявых волосах его часто виднелись перья: то ли из подушки, то ли из скромного оперения местных птиц: голубей, воробьев, чаек, которых Якушин любил кормить. Что в буйной бороде его тоже таилась беглая природа: терялся пожухший сухой лист, свисала тонкими светлыми нитями паутина из осеннего парка — вечно опаздывая, профессор срезал дорогу короткими тропками через скудную городскую чащу. Что шнурок на его ботинке всегда был развязан. Что профессора любили студенты.

Все лекции Якушина начинались одинаково. Дверь распахивалась, профессор быстро входил в аудиторию, оглядывал присутствующих и говорил:

— Ну, господа коллеги?

— Северянин, 1911-й! — выкрикивал случайно выбранное кто-то из студентов, знавших правила игры.

И Якушин зачитывал четверостишие Северянина указанного года. Одно из многих, укрывшихся в голове. После чего переходил к теме лекции так ловко, как это делают только прирожденные ораторы. Рассказывая, профессор оживленно размахивал правой рукой, левую всегда держал в кармане потрепанного пиджака и без остановки ходил по аудитории. Шнурок ползал-бродил по полу, верно следуя за ботинком.

Ежегодная первая лекция, как и всегда, собрала много слушателей. Приставные стулья принесли из соседних аудиторий, но мест все равно не хватило, люди тесно расселись на ступеньках. Голос профессора разливался в звонкой тишине. Мало кто из присутствовавших признался бы себе, что ловит каждое слово, чтобы спрятаться от гнетущей тревоги. Что бы ни происходило в мире — здесь спасительно «кувыркались светила» и всему находилось объяснение.

Но сегодня, когда всем стало ясно, что профессор не в форме и чем-то сильно озабочен, спасительные «светила» застыли и тревожно задрожали потухающим светом. В очередной раз Якушин попытался вернуться в строй и задать разговору привычный характер:

 — Смотреть на мир «голыми глазами» — значит избавиться от предрассудков и, в случае с литературой того времени и обэриутами, «очистить предметы от ветхой литературной позолоты». Обэриутам этот путь удался, но почти для всех закончился трагически. В 1937 году репрессирован Николай Олейников, в тридцать восьмом та же участь постигла Николая Заболоцкого, в сорок первом арестованы Александр Введенский и Даниил Хармс. Вернуться удалось только Заболоцкому, остальные погибли. В 1952 году Заболоцкий напишет «Прощание с друзьями». А за четырнадцать лет до этого, в тридцать восьмом году Введенский написал пророческую пьесу «Ёлка у Ивановых», в которой об ужасе принятия смерти рассказывает собака по имени Вера: 

Я хожу вокруг гроба.
Я гляжу вокруг в оба.
Эта смерть — это проба.
Бедный молится хлебу.
Медный молится небу.
Поп отслужит тут требу.
Труп лежит коченея.
Зуб имел к ветчине я.
Умерла Дульчинея.
Всюду пятна кровавы.
Что за черные правы.
Нянька нет вы не правы.
Жизнь дана в украшенье.
Смерть дана в устрашенье… 

Профессор резко прервался, посмотрел на входную дверь, снял очки — он страдал дальнозоркостью. Лицо его вытянулось и налилось красным. Якушин хотел возмущенно закричать, но смог только взмахнуть рукой и прохрипеть:

 — Кто впустил в университет собаку?

 Студенты удивленно посмотрели в сторону, куда показывал профессор. 

 — Кто открыл дверь? Немедленно закройте! — голос Якушина снова обрел силу и сорвался в пропасть неожиданно звонкого фальцета.

Студенты зашептались. Там, куда показывал преподаватель, было пусто. В открытой двери виднелась лишь лестница и кусок крашеной серой краской стены. 

Профессор вынул из кармана платок, трясущейся рукой обтер лицо. Закрыл глаза. Открыл. Черная собака не исчезала. Она стояла в проеме двери, застыв и еле помахивая длинным хвостом. Профессор четко видел, как раздуваются ноздри блестящего черного носа, как белеют клыки приоткрытой пасти и как сияет капля слюны на кончике розового языка. 

Якушин сделал два шага в сторону от кафедры, потом еще три неровных шажка назад и, прижавшись к черной доске, медленно сполз вниз, стерев спиной слово «гротеск».

Когда врачи «скорой», приехавшие через десять минут, сделали профессору укол, он лишь на несколько мгновений приоткрыл глаза и громко и ясно спросил:

— Вас не удивляет, что я разговариваю, а не лаю? Собака Вера! Собака Вера! Уить-уить!

Пока профессора уносили на носилках в карету скорой помощи, он издавал звуки, которыми приманивают собак. 

Пара студентов призналась, что в тот день видели в университете мелькнувший черный хвост.

Утром дворник, метущий улицу под окнами университета, поднял помятый тетрадный лист. В сбитом неровном почерке он разобрал фразу: «Все закончится очень скоро».