А. Дмитриев. Крестьянин и тинейджер
- А разве Вова, я о дяде Вове говорю, не рассказал тебе, что нет тут никакого телефона?
- Я дядю Вову редко вижу, а когда вижу, он почти не говорит, больше молчит.
- Как молчит? - не поверил Панюков.
- Так. Улыбается и молчит... Но что мне теперь делать? Мама с ума сойдет от нервов, и папа тоже нервный, у него бессонница...
Тут Гера сильно покраснел, и не от страха за родительские нервы, но от стыда. Он, выйдя с телефоном на крыльцо, жаждал услышать поскорее голос Татьяны и о родителях почти совсем не думал. И даже говоря сейчас об их бессоннице и нервах, он думал не о них - о ней. Она просила его звонить раз в день, не реже, но и не чаще: «.. .я не люблю болтать с тобой по телефону, когда тебя нет рядом, это не радует, а только мучает меня; когда ты был во Фландрии и через каждый час звонил, я даже злилась на тебя: зачем он, думала, все мучает меня, все дышит в трубку и знает ведь, что мне не дотянуться и не дотронуться... Но все-таки раз в день звони, совсем тебя не слышать - тоже мучительно...»
Он повторил в отчаянии:
- Что делать?
Панюков встал с кровати, снял с верха печи большой чугунный горшок с еле заметной тонкой трещиной и, успокаивая, весело сказал:
- Клади свой телефон сюда. Это будет теперь его постоянное место жительства. Охотники наезжают - все телефоны свои сваливают сюда, чтобы их не искать потом. После охоты разбирают и уезжают. Это мой специальный горшок для телефонов.
Гера послушно опустил свой телефон в пустой горшок. Панюков вернул горшок на печь, затем продолжил:
- Ты не дергайся. Будут волноваться, спросят у Вовы, что да как. Вова им скажет, что отсюда позвонить нельзя, и позвонит Игонину. Игонин скажет: ты доехал, все в порядке. А завтра съезди все же на автобусе в Селихново и с почты, с телефона, позвони или - с игонинского, из кабинета... Еще вопросы есть? Пожелания?
- Помыться бы с дороги, - уныло сказал Гера.
Покуда на печи, быстро нагревшей дом до дурноты, грелось ведро с водой, Панюков успел пригнать и подоить корову. Сцедил сквозь марлю молоко во флягу, закрыл, защелкнул крышку, и сразу же усталость, тихо поднимавшаяся в нем весь день, словно вода перед плотиной, взмыла волной и навалилась на него.
Он вышел на крыльцо посидеть и отдохнуть. Воздух в ожидании скорых сумерек обрел цвет старой меди; было холодно. Возле крыльца мылся Гера. Голый и мокрый, намыленный весь с ног до головы, он зяб, дрожал, глаза зажмурив, поливал себя вслепую из ведра ковшом, но почти не попадал водою на себя, больше лил ее зря и мимо, на траву. Панюков, помедлив, подошел к нему и отобрал ковш. Стал медленно и обстоятельно лить воду на его голову и спину, с заботой жалости оглядывая его худые, словно прутья, руки, тонкую шею, позвонки, торчащие как будто по отдельности, будто и не были они одним хребтом. Лопатки, тонкие и острые, как крылышки бесперого птенца, ходили ходуном, как если б он хотел взлететь, но слишком маленькие крылья ему взлететь не позволяли.
- Сколько тебе лет? - спросил Панюков, сняв с крыльца полотенце и протягивая его Гере.
- Девятнадцать, - ответил Гера, вытер голову и поправил себя. - Осенью будет девятнадцать.
Ужинали картошкой со сметаной. Гера ел жадно, но его быстро разморило в жарком тепле перетопленного дома. За окном темнело. Панюков решил было отвести его в постель, но Гера был разбужен треском мотоцикла на дороге. Мотоцикл заглох, в дверь постучали, вошел Рашит.
- Я тут хочу проверить счетчик, - сказал он Панюкову, глядя на Геру, который хлопал глазами и сопел, уже и не соображая, где находится.
- Нашел время, - заметил Панюков. - Но, если хочешь, проверяй. Рашит, помедлив, сообщил:
- Его папаша звонил, спрашивал. Лика ему сказала: все в порядке и объяснила, почему он не звонит. А потому никто для одного тебя телефон в Сагачи не потянет, вот потому и не звонит...
- Ты все сказал?
- Его папаша передать велел, что они уже о нем не беспокоятся и чтобы он не беспокоился и зря в Селихново не ездил.
- Ты понял? - спросил Панюков у Геры. - Тебе не нужно завтра никуда ехать.
- Я понял, - ответил Гера, ничего уже не понимая и ничего перед собой не видя, кроме горячих радужных кругов, в которых расплывались, качаясь в желтом воздухе и по-пчелиному гудя, чьи-то чужие, круглые, жаркие лица и голоса.
...Среди ночи Панюков проснулся от холода. Встал, обнаружил окна открытыми. Закрыл их, растолкал Геру, спросил:
- Ты зачем окна открыл?
Гера не сразу сообразил, кто, где, о чем его так строго спрашивает. Потом ответил:
- Так ведь душно.
- Не делай этого больше, - сказал Панюков. - Надо беречь тепло. Ты меня понял?
- Беречь тепло, - бездумным эхом отозвался Гера, засыпая вновь.
- Береги тепло. Береги тепло, - для верности напомнил строго Панюков и вернулся на свою кровать. Под ватным одеялом у него вновь вспыхнул зуд в ногах, совсем замучил и не дал спать до рассвета.
Гере снился визг пилы; когда удары молотка разбудили его, старый будильник на подоконнике показывал два часа дня. Пока Гера спал, Панюков вырыл на задах огорода выгребную яму и соорудил над ней сортир. Гера отважился спросить у Панюкова, как он доселе обходился без сортира, и тот ответил без смущения, но отчего-то говоря о себе «мы»:
- Нам это ни к чему; мы в хлеву ходим, с верхотуры; куда корова ходит, туда и мы, и убираем за собой и за коровой; а ты - да ну тебя! - ты еще свалишься к корове с верхотуры, хребет сломаешь, отвечай потом; вот и построил, как в отеле, - пользуйся.
Гера воспользовался. Потом сходил к колодцу на ближний край деревни, взяв с собой сдуру коромысло. Боль в шее и плечах быстро заставила бросить коромысло у колодца и притащить оба ведра с водой в руках... Умылся, поел жирного, желтоватого творога с хлебом и со скверным растворимым кофе; остаток дня осваивался.
...Заглянул прямо из сеней, стараясь не дышать, в темное обиталище коровы, все же вдохнул невольно, и душноватый запах хлева оказался не тяжелым. В курятнике, где пахло хуже, не удержался и похвастал перед Панюковым своим умением делать омлет:
- .. .Это лишь кажется, что это просто. А, между прочим, я читал, когда в лучших ресторанах мира экзаменуют поваров, первым делом велят сделать омлет и далеко не каждый может выдержать экзамен. Вот я бы выдержал. Хочешь, я сделаю тебе омлет с грибами? У вас же есть грибы?
- Грибам - не время, - ответил Панюков. - Но нам они тут в этом деле ни к чему. Мы яйца так едим, сырыми. - Он отвернулся и быстро вышел из курятника, рассерженный своим враньем. Пить сырые яйца когда-то любил Вова; сам он всегда варил яйца вкрутую или жарил пополам с картошкой.